– Наверное, не надо так делать, – говорит Майлс. Пусть они лучшие друзья, но временами Джонас ему совсем не нравится.
– Неужели? – Джонас запускает еще одну ягоду по ленивой дуге, и она, отскочив от сиденья одного из ярких яйцеподобных стульев, катится по полу. На этот раз солдат никак не реагирует на случившееся. – Вот видишь? – ухмыляется мальчишка. – Никто нам ни хрена не сделает, сынок. Мы золотые мальчики, твою мать, и можем делать все, что нам захочется. – Он отодвигает стул, оставляя фрукты недоеденными. – Пошли, мне здесь надоело.
– Все равно это грубо, – смущенно бормочет Майлс. Но и у него в груди шевелится тревога. Это явно что-то означает, солдат и голубика. Он собирает эти знаки, как совсем маленьким собирал улиток, приносил их домой и выпускал на пол, водя пальцем по оставляемым ими следам скользкой слизи. Солдат не моргает, когда они проходят мимо нее. Майлсу приходится сделать над собой усилие, чтобы не нагнуться и не подобрать у нее из-под ног лопнувшую ягоду, словно в ней таятся какие-то секреты, подобные языку следов улиток.
Еще один знак. Жизнерадостность мамы, когда она заходит в комнату для свиданий, где Майлс сидит за столом и рисует в альбоме, под бдительным присмотром другой женщины-солдата (и это не считая той, которая затаилась за однонаправленным зеркалом). Охранницы меняются ежедневно, они разные в разных помещениях, потому что «они здесь не для того, чтобы становиться вашими друзьями», как говорит Мел, психолог-игровед. «Они здесь, чтобы выполнять трудную и очень важную работу, которая заключается в том, чтобы обеспечивать безопасность вас и ваших родных, чтобы не позволять им разговаривать, играть и шутить с вами, и я знаю, что понять это нелегко, но вы не постараетесь ради меня? Если вы будете храбрыми, вы им поможете!»
Майлс видит Мел или Рут, другую психолога-игроведа, каждый день на групповых занятиях в младшем отделении, что его раздражает, потому что малыши постоянно хнычут, и еще три раза в неделю наедине, когда она разрешает ему злиться, огорчаться, испытывать страх или отчаяние и задавать вопросы. Как будто он уже не знает все это! Мел также поощряет его говорить об этом, и не хочет ли он рассказать ей, как себя чувствует? Нет, не хочет. Спасибо, переходим к следующему вопросу.
– Привет, тигренок! – говорит мама, раскрывая свои объятия, и Майлс встает и набрасывается на нее, скорее захват регби, чем нежность. Волосы у нее еще влажные после обеззараживающего душа.
– Уф! – шутливо протестует мама и крепче прижимает его к себе. Майлс рад, что ей во время посещений больше не нужно носить противочумной комбинезон, как в первое время, когда он только попал сюда и врачи не хотели рисковать «перекрестным заражением», однако от ее кожи пахнет химическими реактивами, которыми отмывают грязь внешнего мира. Этот запах обжигает Майлсу нос.
– Мама, от тебя воняет. – Он высвобождается из ее объятий.
– Значит, в таком случае я должна забрать назад эти вонючие подарки? – Мама показывает прозрачный пластиковый пакет с новыми книгами, разбухшими от сырости. – Нет-нет, подожди! – в шутливой панике восклицает она, когда Майлс опускает плечи и роняет голову. Он тоже прикалывается… но только до определенного момента. – Не расстраивайся. Ты же знаешь, что я бы никогда так не поступила.
– Мам, не надо шутить насчет книг, – с укором произносит Майлс. Иногда игра на публику вовсе не игра, это приоткрытое окно, в которое вырываются чувства, истрепав и ободрав тебя изнутри своими крыльями.
– Извини. Глупая шутка. Но и твоя насчет вони была не лучше.
– Угу. – Он подсаживается к ней на диван и забирается под ее руку.
– Ну хорошо, хорошо. Принимай! Я принесла тебе… подношения из великого мира вокруг! Однако тебе, пожалуй, следует обуздать свои безграничные ожидания!
– Ты видела, кто их принес? – вскидывает голову Майлс. Жутковато и в то же время чертовски прикольно, что база привлекает паломниц, которые толпятся за наружным забором в надежде хоть мельком их увидеть. Как будто они рок-кумиры, говорит мама, или боги. Они приносят подарки (подношения), и солдаты отбирают среди них все лучшее, а потом уже мамы, сестры, тети и жены просматривают их и решают, что брать. Выбор огромный. Мама говорит, что иногда слышно, как паломницы распевают песни или гимны, но тут Майлсу приходится полагаться на ее слово, потому что за прочные стены карантина ничего не проникает.
– Предположу, что это была библиотекарша, потому что все книги библиотечные, – говорит мама, доставая по очереди книги и стараясь разгладить ладонью распухшие страницы. На этот раз ни одного комикса.
– Или воровка, промышлявшая в библиотеке.
– Известная на всю страну. Она забирает лишь самые лучшие книги, самые увлекательные рассказы, и перевозит их в сумке на колесиках…
– В тележке из супермаркета, – поправляет ее Майлс, – увешанной шипами и капканами, чтобы никто их у нее не отнял.
– …Ну конечно, да, извини. Она перевозит их в тележке из супермаркета, ища самых достойных детей, потому что когда читаешь, книга живет у тебя внутри.
– Ого! Вроде паразита?
– Помнишь, как мы пугали папу? Будили его, подсовывая ему под нос самое страшное видео, когда он открывал глаза?
– Даже не давая ему выпить кофе.
– Так жестоко!
– И он кричал.
– Как Николас Кейдж. Пчелы! Пче-е-е-е-елы
[14]! – Мама только изображает, будто кричит, потому что под потолком видеокамера, направленная на них, и ни в коем случае нельзя допустить, чтобы солдаты вообразили, будто она действительно кричит или случилось что-то серьезное, так как в этом случае они ворвутся сюда и выведут маму, и потом придется долго объясняться, а вечером ей не разрешат его навестить.
Солдаты пристально наблюдают за мамой из-за той бучи, которую она устроила, когда они только попали сюда. Разумеется, сама она говорит, что на самом деле не взбеленилась и не бросила стул в генерала, когда ей сказали про карантин и тесты, – она просто в отчаянии пнула его ногой, – но Майлс-то знает правду. Полная задница.
– Никаких пчел-паразитов нет, мам. Ты имела в виду ос.
– Жалящих летунов. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Но твой папа – уверен, ему их не хватает больше всего.
– Он умер, мам.
– В загробном мире, откуда он смотрит на нас.
– Ага. Смотрит на нас, потому что мы верим в загробную жизнь! – От папы не осталось ничего, кроме коробки с прахом в маминой комнате. Они устроили ему похороны в комнате для посещений, Майлс, мама и армейский капеллан – женщина произнесла какие-то совершенно пустые слова. Да и как можно было быть уверенным в том, что там правда папа? Это мог быть чей угодно пепел (Майлс ненавидит это слово), всех тех умерших мужчин, которых привезли сюда и перемешали так, что уже невозможно определить, где кто. И даже несмотря на то, что все состоят из атомов, у Майлса на языке тот кисловатый привкус, который бывает, когда хочется блевануть.
