Схватив листовку, Майлс выбегает из казино следом за монашками, прежде чем мама успевает его остановить. Как будто она смогла бы его остановить.
– Эй! – кричит он. – Подождите!
«Из скорби – радость», – написано на автобусе, под изображением слезинки, окруженной яркими солнечными лучами.
– Подождите, мне нужно у вас спросить…
– Да, дочь моя? – оборачивается к нему одна из монашек. Не та, зеленоглазая, другая. Эта невысокая ростом, с округлыми формами, которые видны даже под мешковатой рясой. И совсем некстати сиськи, отмечает его мозг. Глупый щенок у него в штанах.
– Здравствуйте. Да, я хочу понять… – спотыкается на словах. То же возбуждение в груди, как и когда он украл деньги, последнее мгновение перед тем, как понестись вниз по американским горкам. Он привлек их внимание – яркие пингвины смотрят на него из почтовых ящиков своих платков. Транспарант на заднем стекле автобуса гласит: «Спасаем души от одного побережья до другого!»
– Куда вы направляетесь? Куда едет этот автобус?
– У нас миссия, – говорит монашка, вопросительным знаком повышая в конце фразы тон. – Мы едем в Храм радости. Это во Флориде! О, прости, ты хотела исповедаться? Потому что мы уже уезжаем. Хочешь взять листовку? У меня где-то должна быть. – Она роется в карманах своей рясы.
– У меня есть. Это вроде приглашения? – Он перенял у нее вопросительный тон. Это ведь хорошо, правда? Подражая человеку, ты устанавливаешь с ним связь. – Здесь говорится: «Присоединяйся к нам». Так мы можем к вам присоединиться? – Майлс торопится. Если он даст ей время ответить, возможно, она ему откажет. – Нам нужна помощь. Моей маме нужна помощь. Она не в себе. – К своему стыду, он замечает, что его голос дрогнул. Когда он высказал все вслух, это стало правдивой реальностью. – Ей нужна помощь, она не в себе, никак не может перестать плакать, и я не знаю, что произошло, потому что она мне ничего не говорит. Я не знаю, что делать. Вы можете нам помочь?
Они занимаются этим прямо здесь, на стоянке. Майлс выводит из казино маму, подводит ее к монашкам, трясущуюся и всхлипывающую так громко, что он не может разобрать ни слова. Что-то насчет Билли. Он не желает слышать. Не желает знать.
– Все в порядке, мам, они нам помогут, – говорит он слишком громким голосом, словно обращаясь к маленькому ребенку. – Мы поедем вместе с ними.
К ним спешат две монашки. Высокая и строгая, та, что обратилась к ним первой, с глазами как у кошки, берет маму за плечи.
– Сестра, – говорит она, – ты заблудилась.
– Да, – кивает мама. – Я заблудилась. – И тут ее лицо корчится в гримасе, она вот-вот рухнет на землю, и монашке приходится ее подхватить. Майлс ощущает в груди ответное щемление, электрический разряд, метнувшийся от мамы к нему. Он делает над собой усилие, проглатывая желание расплакаться.
«Вероятно, твой старик умер от стыда раньше, чем его доконал ЧВК!»
Нет. Вот видишь, я беру все в свои руки. Забочусь о маме. Чего хотел бы от меня папа.
– Я старалась… очень… так сильно… – выталкивает между всхлипываниями отдельные слова мама. – О господи… Но я сделала… сделала одну вещь… ужасную… я этого не хотела…
– Успокойся. Уйми свою боль. Сейчас не время для Откровения, сестра. Ты заблудилась, агнец, но теперь ты нашлась. Преклони колени вместе с нами, и мы помолимся за тебя.
– И потом нам можно будет поехать вместе с вами? – спрашивает Майлс, в животе у него натянут тугой барабан.
– Прямо здесь? – на мгновение удивляется мама.
– Господь в самом низменном месте и в самом возвышенном, он всегда с тобой. И ты тоже, дочь моя.
– Давай, мам. – На колени, грубый асфальт впивается сквозь джинсы в кожу. Если так нужно, он это сделает. Монашки обступают их, они остаются стоять, сжимая круг так, что можно положить руки друг другу на плечи. Надвигаются на них, отчего Майлса охватывает паника, будто их схватили. Все тело мамы содрогается от всхлипываний.
– Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо, – шепчет он как заклинание. Скопление теплых человеческих тел душит его.
– Я сестра Надежда, – говорит высокая монашка. Она берет обе руки мамы, сплетает их со своими. – Добро пожаловать!
– Добро пожаловать! – эхом повторяют монашки. Они легонько хлопают ладонями по спине Майлса и маму. Ему щекотно. И не по себе. Все это какой-то полный бред.
– Как тебя зовут, сестра моя? Дочь моя?
– Ко… Колетта, – выдавливает мама, переключая передачу в самый последний момент, одновременно с тем, как он говорит: – Мила. – Она начисто забыла их «легенду», вымышленные имена.
– У тебя уже есть циклы, дочь Мила?
Он не знает, что это означает. Приступ истерики. Скорее мальчишеского испуга.
– Нет, – отвечает мама. Гораздо спокойнее. Все дело в пальцах у них на плечах. Не держащих, а удерживающих. – Еще нет. Ей нет и тринадцати.
Охххх.
– Нет, – подтверждает Майлс. – Месячных у меня еще не было.
– В таком случае ты не сможешь осуществить Умерщвление, если решишь остаться. По крайней мере до тех пор, пока полностью не станешь женщиной.
– Хорошо, – с трудом выговаривает он. Спокойно, спокойно, спокойно.
– Колетта. Это твое греховное имя, – говорит Надежда. – Господь благословит тебя другим именем, добродетелью, которой ты будешь жить. Сестры, вот заблудшая дочь, борющаяся со своими грехами.
– Добро пожаловать! – хором произносят нараспев монашки. – Ты прощена!
– Она пришла, чтобы быть найденной. – Надежда понижает голос для указаний. – Повтори, пожалуйста.
Майлс толкает маму локтем.
– Я заблудилась. Я борюсь. Я пришла, чтобы быть найденной. – У него в голове мелькает мысль, что она вовсе не притворяется, и это подобно холодной острой стали. Но он приходит на помощь. Они сообщники. Он должен ее поддерживать.
– Тебя нашли, сестра. Тебя узнали. – Руки монашек трепещут по их спинам в подбадривающем ритме.
– Меня нашли. – Мама снова плачет. – Меня узнали.
– Готова ли ты пройти вместе с нами через долину своей скорби по пути к величайшей радости?
– Готова, – говорит мама.
– И я тоже, – поспешно добавляет Майлс, потому что Надежда сверлит его своими похожими на самоцветы глазами. Обещания не имеют силы, когда человек в отчаянии. Под пытками скажешь все, что угодно. Это не имеет значения. Никто не поставит ему это в упрек. Если бог существует, он не станет возражать. Он поймет. Но слова такие тяжелые, в то время как руки, хлопающие по спине, такие легкие.
Слышится шорох, кто-то шарит в кармане рясы. Чья-то рука протягивает пластиковый контейнер с тем же самым логотипом в виде слезинки. С легким хлопком Надежда открывает крышку. Майлсу знаком этот запах. Сладкий, фруктовый. Яблоки. Сушеные яблоки.
