– Как вы живете? – спрашиваю я, меняя тему.
– Насущным днем. Постоянно двигаемся, ищем укромные места, чтобы пересекать границы. У меня есть атлас карт. Мы пробовали маленькие города, но они слишком интимные, местные жители всё замечают, они хотят узнать тебя поближе.
– Это похоже на одиночество.
– У меня есть Джози, у него есть я. Не надо меня жалеть. Вы ведь даже меня не знаете. У нас все замечательно. Я работаю над тем, чтобы найти место получше.
– И тогда нам нужно будет только получить визы, – говорит Джози. – Может быть, у вас есть знакомые, которые нам с этим помогут?
Джайсинг – «зовите меня просто Джай» – не ищет место получше. Он уже нашел свою нишу. Джайсинг продолжает работать водителем-дальнобойщиком на маршруте Дели – Мумбай, вот уже сорок лет управляя своим раскрашенным вручную фургоном «Шридеви», названным в честь самой прекрасной женщины, какая когда-либо жила на свете, объясняет он, высыпая себе в здоровенную лапищу пригоршню жевательных драже с ароматом кофеина. Не в пример маленькому Джо, ему ни за что не скрыть свои мужские причиндалы. В нем шесть футов три дюйма, с телосложением борца, хотя когда я говорю ему об этом, он поправляет меня, говоря, что занимался боксом, хотя и не профессионально. Ему шестьдесят три года, и, может быть, часть его огромной туши превратилась в дряблый жир, но он мужчина и гордится этим. На нем рубашка с коротким рукавом, оставляющая открытыми его волосатые руки со вздувшимися мышцами. Его роскошные усы подстрижены идеально ровной кромкой; Джай занимается этим сам, за исключением тех моментов, когда проезжает через Гуджарат, где у него подруга, которая оказывает ему эту услугу. По всему маршруту у него много подруг, говорит Джай. Это непривычно для мужчины, выросшего в деревне, где количество парней в пять раз превышало количество девушек.
– Все этим занимались. Быстренько смотаться в город на УЗИ, и если это девочка, беременность прерывалась. Через двадцать лет мы выросли, целая деревня сыновей. А невест для нас не было. Вот я и сел за руль, потому что надо же было чем-то заняться. Мне говорили: «У тебя дома нет жены и детей, о которых нужно заботиться, зачем ты работаешь так усердно?» – Джай усмехается шутке, которую сыграла с ним жизнь.
Возможно, вот почему Джай никогда даже не задумывался о том, чтобы обратиться в один из государственных центров.
– Меня пытались затащить в тот, что в Бангалоре, ради моей же защиты, говорили мне. Но если мужчина не свободен, он все равно что мертв. Я сам могу себя защитить. – Он хлопает рукой по револьверу 22-го калибра, лежащего рядом с его сиденьем. Также у него на бедре пистолет, кобура расстегнута, чтобы можно было быстро его достать.
В маленькой кабине есть и другое оружие, и Джай показывает его, отдернув занавеску, за которой место лишь для койки на одного человека и прикрученного к стене крепления еще для одного пистолета и карабина.
– Серьезная защита. С какой самой большой опасностью вам приходилось встречаться?
– Какая самая большая опасность на дороге? – повторяет мой вопрос Джай, потирая седеющую бородку. – Все дальнобойщики скажут одно и то же. Разбойники. Люди в отчаянии, особенно если они голодны. Пустой желудок говорит громко, это я могу сказать по своему личному опыту, и если они думают, что ты везешь еду, ну, это ценный груз. Раньше неприятности могли возникнуть, если ты вез телевизоры с плоским экраном или дорогую одежду. Сейчас это рис и консервы, и кто знает, что может случиться. Ты едешь, поднимаешься на вершину холма, в каком-нибудь глухом месте, и вдруг видишь, что дорога перегорожена горящими деревьями и женщинами-бандитками с завязанными платками лицами и темными очками, с полуавтоматическими винтовками. Всех, кого я знаю, грабили, многих не по одному разу. Одну даму, работавшую в той же компании, что и я, застрелили две недели назад прямо на выезде из Джайпура. В голову. Наповал. Кровь и мозги разбрызганы по всей кабине. Но меня не застрелят.
– Почему? – спрашиваю я, и Джай смотрит на меня как на полную дуру.
– Потому что я мужчина.
Те же настроения царят среди членов коммуны «Свобода» под Киевом. Более известный как «Город XY», этот неоднозначный украинский «мужской анклав» устроен в бывшем военизированном неофашистском лагере, с ограждением из колючей проволоки и подземными бункерами. Здесь под свежей белой краской на стенах проступает свастика, здесь прежде варили «крокодил»
[56]… возможно, продолжают это делать и сейчас.
– Вы шутите? – Приставленный ко мне переводчик Вадим огорчен. – Пожалуйста, не упоминайте об этом в своей статье. У нас и без того хватает неприятностей с властями. – Вадим в прошлом был программистом, работал в Соединенных Штатах, и он прекрасно говорит по-английски, переходя на русский, только чтобы обменяться шутками с Иваном, нашим гидом, идеальным представителем «Свободы», потому что он не тот, что можно было бы ожидать. Совсем не тот.
Разумеется, здесь есть парни в черных футболках, отрабатывающие военные приемы на потрескавшемся асфальте плаца, через который какой-то оптимист натянул теннисную сетку. Но неподалеку утренние занятия йогой для мамаш, сестер и дочерей, а также немногих оставшихся в живых сыновей, тянущихся вверх в позе «собака» и падающих на живот «коброй».
– Мы предпочитаем быть самодостаточными, – говорит Иван, и Вадим переводит. У него мягкий голос, он в очках, в его волосах слишком много геля. При первой встрече я приняла его за педика. Однако теперь я уверена в том, что он заигрывает со мной.
Я спрашиваю насчет женщин, собравшихся за оградой лагеря, и Иван объясняет:
– Они ждут собеседования. Раз в несколько месяцев мы принимаем новых женщин на испытательный срок. Если они соответствуют духу «Свободы», им разрешается остаться на один год, затем контракт нужно будет продлить.
– Похоже на то, как устроено дело в крупных корпорациях, – говорю я Вадиму, и он переводит Ивану.
– К чему изобретать велосипед? – пожимает плечами тот. – Мы берем пример с Кремниевой долины, гиганта экономики. Так каждый знает, чего ему ожидать, и у нас очень четкие границы. Ну а если что-то не получается, нужно двигаться дальше.
Здесь живут пятьдесят семь мужчин вместе с родными и близкими, всего ровно сто тридцать человек, плюс еще сорок шесть «контрактных жен», хотя такое обращение никому не нравится. Итого сто семьдесят шесть человек. Можно сказать, настоящая община, и, как и во всякой общине, здесь есть самые разные люди, от неонацистов до хиппи (возможно, вы встречали их фирменный самогон, настоянный на травах), от панков до крепышей с короткой стрижкой, отжимающихся по сто раз на одной руке.
Как и у Джайсинга, у этих людей много оружия. И это одна из причин, почему власти относятся к «Свободе» очень и очень настороженно.
– Не знаю, что, по их мнению, мы собираемся сделать, – говорит мне Вадим за обедом в столовой. Повар готовит на всю коммуну, используя продукты, выращенные на собственной ферме. – Совершить революцию? Имея всего пятьдесят семь человек? Когда мы воевали с Россией, власти с радостью вооружали самые разные добровольческие батальоны. Мы имеем право на оружие, особенно во времена глобальных беспорядков.
