Очередь движется по принципу «встать-пересесть»: все перемещаются на один стул, когда обслуживают очередную женщину. У Умеренности специальное разрешение, выданное Церкви, а также документы всех сестер, а на них троих (Коул, Милу и Целомудрие, которая, как выясняется, канадка) – нотариально заверенные свидетельства, удостоверяющие личность, и номера карточек социального страхования, вместе с письменным подтверждением того, что их документы утеряны и они предпринимают усилия как можно быстрее их восстановить. В системе зияют бреши, в которые можно проскользнуть, но Коул не знает, насколько оперативно их заделывают.
– Нужно было бы установить здесь конвейер, – шепчет Миле Коул. – Как в суши-ресторане. Так было бы гораздо удобнее.
– Что? – Мила даже не трудится скрыть свое раздражение.
Коул завидует тому, как эффективно у ее дочери получается отключать страх, постоянно звучащий фоновой болтовней: а что, если здесь есть собаки, способные по запаху определить пол, что если потребуются отпечатки пальцев и узор сетчатки глаз, и настоящие документы, и их выхватят из очереди? Разоблачат при всех, арестуют и уведут прочь. Она знает, что полицейские в первую очередь ищут иудовы признаки собственного тела, выдающие человека: потение, нервные взгляды, дрожь. И это все вдобавок к фундаментальной тревоге, не покидающей ее ни на миг. Коул смотрит невидящим взглядом на листовку с Протоколами свободы, которые им раздали в дверях, не понимая смысл.
Они встают, пересаживаются, продвигаясь все ближе к началу, как вдруг Коул слышит шум за дверью, эту леденящую душу фразу «вопрос безопасности будущего», она вскакивает на ноги и увлекает за собой Милу, опасаясь худшего. Полицейские. Террористы. Департамент мужчин собирается забрать их в новую золотую клетку. Или в тюрьму.
Звучат тяжелые шаги, четверо пограничников ведут крошечную женщину, серую, как мышка, плачущую, крепко прижимающую к груди большую спортивную сумку. Ее окружили со всех сторон, словно террористку, или бомбу, готовую взорваться. Следом за ними идет сотрудница американской почтовой службы, ее сопровождает еще одна женщина-пограничник.
– Я не знала! – протестует сотрудница почтовой службы. – Я понятия не имела, что она там! Вы должны мне верить!
Кто-то вырывает спортивную сумку из рук у крошечной женщины, а может быть, она сама роняет ее. Сумка падает на пол, и идущая в авангарде пограничник не успевает вовремя сделать шаг и закрыть собой страшную правду. Это не наркотики, а что-то еще более противозаконное, более опасное.
Крошечная женщина беременна.
По всем собравшимся в комнате женщинам пробегает дрожь. Тоска. Ужас. Вот что пыталась скрыть эта женщина, прижимая к себе сумку, чтобы спрятать округлившийся живот. Еще не слишком большой, пока что не раздувшийся дирижабль, но уже явно заметный на ее миниатюрном теле, даже под надетым на ней мешковатым спортивным костюмом. Пять месяцев? Шесть?
– Это не то, что вы думаете! – кричит женщина. Волосы у нее сальные, немытые. Косметики на лице нет. Она попыталась стать невыразительной, однако иногда это не помогает в качестве маскировки. «Ей следовало бы примкнуть к Церкви», – думает Коул. Под «апологией» можно спрятать все, что угодно.
– Она правда?.. – начинает было Мила.
– Не смотри на нее! – говорит Коул. В этом не должно быть ничего удивительного. Женщины всегда находили способ противозаконно прервать беременность. Разумеется, они найдут способ противозаконно завести ребенка.
И это может быть муляж. Накладной живот, который надевают некоторые женщины, это как маленькие собачки, которых катают в коляске, или, полный ужас, сверхреалистичные куклы, изображающие новорожденных младенцев.
– У меня расстройство кишечника! – завывает женщина. – Меня просто раздуло!
– Обнаружили ее прячущейся в кузове почтового грузовика, – докладывает одна пограничник командиру. – В отделении за кабиной.
– Я не знала! – твердит сотрудница почтовой службы. – Вы должны мне верить!
– О, она благословенна! Она благословенна, – в благоговейном восторге бормочет Щедрость. – Дева Мария!
Пожилая женщина вскакивает со своего места, шатающейся походкой идет к беременной девушке, к жизни, которую та носит в себе, раскрыв объятия, умоляя.
– Dios
[93], ты благословенна, ты благословенна, как моя Паола! Вылитая моя Паола, когда та носила близнецов, Франциско и Кристофера. Он уже брыкается? Можно я пощупаю, как он брыкается?
– Мэм, я должна попросить вас сесть, – рявкает пограничница. – Это относится ко всем. Вернитесь на свои места!
Но с таким же успехом она может просить остановиться надвигающийся прилив. Скрипят стулья, женщины встают, все устремляются к Мадонне.
– Я серьезно! Всем живо вернуться на свои места!
– Прямо сейчас он не брыкается, но его можно почувствовать, – говорит беременная женщина.
– Это мальчик?
– Не знаю. Я не смогла пройти УЗИ.
– Эта женщина арестована за нарушение Закона о воспроизводстве, и все, кто станет нам мешать, также будут арестованы за препятствование действию властей. Назад! Это относится ко всем!
Слышится шарканье ног и недовольный ропот. Неужели это все, что требуется для бунта? Одна беременная женщина? Пожалуйста, только не сейчас! Когда они уже так близки к спасению.
– Вот это его головка, а вот это, пощупайте, твердая маленькая пяточка. Он очень любит поднимать ножки и пихать меня в ребра. Он просто маленькая прелесть! Вы его чувствуете?
– Я его чувствую. О, он восхитительный. Такой восхитительный! Господь благословил вас. Вы назовете его Франциско? Или Кристофером? Ради меня, пожалуйста, в честь моих мальчиков, моих внуков, которые умерли. Пожалуйста, для меня это будет очень много значить.
– Так, я вас предупреждала. – Пограничница оттаскивает пожилую женщину назад и с силой толкает ее на стул.
Та падает, всхлипывая:
– Te suplico, te suplico, te suplico!
[94]
– Так, а ты – руки за голову!
– Пожалуйста, не сделайте больно моему ребенку! – кричит девушка. – Я заплачу штраф! Мой муж оставил мне все свои деньги. Вы думаете, я решилась бы на такое, если бы не могла позволить это себе?
– Никто не сделает вашему ребенку ничего плохого. Но только вы должны нам помогать.
– Эвакуационная команда уже в пути, – докладывает другая женщина в форме, держа рацию у рта.
– Замечательно. Уводим ее отсюда.
Мадонну уводят прочь в лабиринт служебных помещений в глубине. Электрические двери с шипением закрываются, и ее уже нет. Остается только воспаленная рана растревоженных чувств. Толпа возбуждена, расстроена.
