Теперь Агата. Она уехала и не позвонила ни разу. Он знал, что с Соней они общаются, и был этому рад. Так он мог получать хотя бы крохи сведений о ее жизни. Он не разрешал себе тосковать по ней и все же тосковал. Мучительно и сильно. Друг Лёнчик убеждал, что надо сделать первый шаг. Марк соглашался, но номер Агаты так и не набрал.
Был уже девятый час, но на Невском все еще толпились машины. Он покрутился, объезжая пробки, потом долго искал, куда приткнуть автомобиль. К Лёнчику поднялся с дрелью под мышкой уже в начале десятого, гадая, бодрствуют ли еще хозяева и принимают ли гостей.
На коврике у двери Рыкова сидела кошка. Марк остановился, не дойдя до площадки. Сердце вдруг застучало где-то в голове за ушами.
– Муся, – позвал он, не веря своим глазам. Кошка спустилась к нему и мяукнула, подняв мордочку. Он взял Мусю на руки и поднес руку к звонку. Дверь отворилась, и он остался стоять с поднятой рукой.
– Здравствуй, Марк. Я приехала.
Они не отрывались друг от друга всю ночь и утром, пытаясь заснуть, случайно дотронувшись, начинали все сначала. А в перерывах вели донельзя интеллектуальные разговоры.
– Почему Малевич выбрал именно квадрат? Если бы он нарисовал черный супрематический круг, то я бы стал его вечным фанатом. У тебя зрачков не видно. Словно колодец. Или портал.
– Скажи лучше – черная дыра.
– На дыру не похоже.
– Тогда на кляксу?
– Мне всегда казалось странным, что цветной кружок в глазу называют радужной оболочкой. Поэтично, конечно, но реально – где тут радуга? Теперь то я, дурак, понял.
– Где?
– В твоем супрематическом черном глазу.
В конце концов Морфей решил взять свое, и оба просто провалились в сон, продолжая обниматься, словно боялись отпустить друг друга.
Проснулись, когда весеннее солнце уже начало клониться к западу, а телефоны устали надрываться, брошенные и позабытые хозяевами.
– Марк, – хриплым голосом позвала Агата, – ты не знаешь, какой сегодня день?
– Майский. День. Именины сердца.
Марк, не открывая глаз, провел рукой по ее коленке, которую обнаружил у себя на животе, затем по спине, плечу, груди…
– Нет, так нельзя, погоди…
– Почему нельзя? Чего годить?
– Мы должны хотя бы число выяснить. Или день недели.
– Зачем? – не сдавался он.
– У нас же свадьба. Мы с тобой свидетели.
– Иеговы?
– Марк, кончай придуриваться. Ты не спишь, я же вижу… И чувствую…
Через полчаса она предприняла новую попытку. Опять неудачную. В конце концов их разогнал звонок в дверь.
– Вы чего тут делаете? Мы все телефоны оборвали!
Лёнчик ворвался в квартиру и с ходу выпил бутылку воды, стоявшую на столе.
– Соня в панике, а вы тут милуетесь! Живо собираться! Едем в магазины!
Став в одночасье обладателем семьи, состоящей из двух женщин и ребенка, Лёнчик поверил в себя и со всеми без исключения разговаривал командным голосом. Особенно после победы над громкоговорящей еврейской тещей, которая поначалу принялась было на правах старшей родственницы наскакивать на зятя, но, получив квалифицированный отпор, окончательно и бесповоротно присмирела. А увидев Лёнчика при полном параде, в форме и с орденом на груди, уверовала, что Соне в жизни точно повезло.
Полусонные Марк и Агата потащились в машину, готовые с честью нести свидетельский крест.
Крест оказался тяжел.
Пока женщины подыскивали друг другу наряды, Лёнчик с Марком затаривались в супермаркете мясом и алкоголем. Это было не в пример более приятное занятие, чем маята по модным бутикам. Однако вскоре им пришлось поменяться местами. Женщины отправились руководить закупкой съестных припасов, чтобы хватило на все кумпанство, а бедняги мужеского пола отбыли наряжать жениха. Мучения оказались еще те! Некондиционные параметры Лёнчика просто сводили с ума. Они измотали восемь продавщиц в пяти магазинах, пока наконец приличный прикид не был куплен. Загрузив обновки в машину, они закурили, признавшись друг другу, что подобного стресса не переживали. Пока ждали дам, Марк рассказал другу детства, что вчера вернулись Благовещенские. Они в восторге от деда. Просто плакали от счастья, познакомившись с таким чудесным родственником.
– Верю, – улыбнувшись, сказал Лёнчик. – Дед у тебя мировой. Помнишь, как мы первый раз надрались на Новый год и уснули на чердаке? Мои родители уже с собаками нас искать собирались, а дед сразу нашел, никому не сказал, приволок к вам домой и под холодную воду! Блин, до сих пор вздрагиваю! Папка мой прибегает, а мы чинно чай пьем с вареньем! Чистые и румяные! Меня даже не ругали тогда, так я был прекрасен в образе невинного дитяти!
– Ну да. Зато мне всыпали за двоих. Я с тех пор водку в рот не беру! Задница начинает чесаться!
– Ну, ты у нас натура впечатлительная, сие известно. Так что Благовещенские?
– Завтра Агата поедет принимать коллекцию, а потом договорились встретиться в кафе. Хочу представить Агату как свою жену.
– Давно пора, друг мой Энгельс. Эту женитьбу я одобряю сразу и во веки веков! Не в такой светлый день будь сказано, но насчет Корцев я тебе еще тогда говорил, что эта семейка – в жопу лазейка!
– Да уж. Говорил. Помню, как хотел тебе врезать.
– А Рапунцель наша ведь тоже в сущности Корц. Слава богу, не в папашу пошла.
– А венчать нас знаешь кто будет? Отец Дмитрий.
– Тут ты не оплошал. Мировой батюшка. А тещу будущую ты уже лицезрел?
– Она завтра приезжает. Не против познакомиться? Соня им теперь родня. И Руфа. И ты.
– Елы-палы, так мы с тобой через жен породнимся? Капец! Ты и так всю жизнь у меня перед глазами маячишь, так теперь решил свояком заделаться? Без мыла залезть в мою семью хочешь?
– Дубина ты стоеросовая, Лёнчик. Это ты в нашу семью просочился, когда Соню стал клеить.
– Точно. Замкнутый круг. Помнишь, как у Высоцкого: «Приду домой, там ты сидишь»? Нет от тебя спасения, классик ты наш марксизма-ленинизма!
Впереди замаячили Соня и Агата. За ними два крепких бойца толкали вереницу тележек с продуктами.
– Довезем, как считаешь? – поинтересовался Марк.
– Думаешь, успеем добежать до канадской границы?
– Уверен, нас это не спасет!
– Не печалься, друг Энгельс! И не такое довозили! Справимся!
Коллекция Корца
Агата вступила в наследные права совсем недавно, но успела уже притомиться от бумаг, нотариусов, бесконечных согласований и утрясок дел и делишек. Во всем немалом наследстве, доставшемся ей, она с интересом отнеслась только к одной его части – коллекции драгоценных камней. Но как раз ее увидеть не удавалось. Коллекция ждала в Петербурге.
