– Быть человеком – не обязательно значит быть лучше, – несколько резковато ответила Жанетта.
– Все божьи создания занимают свое место во вселенной, – сказал он. – Кроме человека, место которому – везде и всегда. Он волен занимать любое положение в пространстве и двигаться в любую сторону по времени. И если ему приходится устранить то или иное создание, чтобы занять конкретное место и время, то делает он лишь то, что делать надлежит.
– Цитируешь твоего Предтечу?
– Разумеется.
– Вероятно, он прав. Вероятно. Но что есть человек? Человек есть разумное существо. Кувыркун – разумное существо. Следовательно, кувыркун есть человек, несфа?
– Шиб или сиб, давай не будем спорить. Почему мы не едим?
– Я не спорила. – Она улыбнулась. – Вот сейчас накрою на стол, и посмотришь, умею ли я готовить.
Когда тарелки были расставлены, Хэл с Жанеттой сели. Хэл соединил руки, положил их на стол, склонил голову и произнес молитву:
– Исаак Сигмен! Человек, идущий впереди, да будет реально имя твое! Благодарим тебя за это трижды благословенное настоящее, бывшее некогда неопределенным будущим. Благодарим тебя за эту пищу, кою сделал ты актуальной из потенциальной. Надеемся и знаем, что ты сразишь Уклониста, заградишь пути его злобных попыток растрясти прошлое и тем изменить настоящее. Да сотворишь ты вселенную материальной и реальной, и да истребишь текучесть времени. Мы, личности, за этим столом сидящие, благодарим тебя. И да будет так.
Он расцепил руки и посмотрел на Жанетту. Она глядела на него. Повинуясь импульсу, он сказал:
– Можешь помолиться, если хочешь.
– А ты не будешь считать мою молитву нереальной?
Он ответил, чуть подумав:
– Да, ты права. Не знаю, почему я так сказал. Ведь не попросил бы я израилита или банту произнести молитву. Не стал бы есть с ними за одним столом. Но ты… ты не такая… быть может, потому, что не относишься ни к одному известному мне… не знаю…
Средним пальцем правой руки она начертила в воздухе треугольник, потом, подняв глаза, сказала:
– Благодарим тебя, о Великая Мать!
Хэл постарался ничем не выдать странного чувства, что охватило его при этой молитве.
Выдвинув ящик стола, он взял оттуда два предмета, один протянул Жанетте, другой надел себе на голову. Это была шляпа с широкими полями, с которых свисала длинная вуаль, полностью закрывающая лицо.
– Надень, – сказал он Жанетте.
– Зачем?
– Как зачем? Чтобы не видно было, как другой ест, – нетерпеливо ответил он. – Между вуалью и лицом достаточное расстояние для работы ложкой и вилкой.
– Но зачем?
– Я же сказал – чтобы мы не видели друг друга во время еды.
– Тебе будет плохо, если увидишь, как я ем? – спросила она.
– Естественно.
– Почему это – естественно?
– Ну, потому что есть… это так… ну, не знаю… животный акт.
– И твой народ всегда так поступал? Или вы начали это делать, когда узнали, что вы животные?
– До явления Предтечи мы поглощали пищу в голом бесстыдстве своем. Таковы горькие плоды невежества.
– Израилиты и банту тоже скрывают лица во время еды?
– Нет.
Жанетта встала из-за стола.
– Я не могу есть в этой штуке. Мне будет стыдно.
– Но… но я должен быть в застольной шляпе, – сказал он дрожащим голосом. – Иначе мне не удержать еду в себе.
Она что-то быстро проговорила на языке, которого он не знал. Но в этой фразе отчетливо слышалось разочарование и страдание.
– Прости, – сказал он. – Но так уж это устроено. И так должно быть.
Она медленно села. Надела шляпу.
– Хорошо, Хэл, но позже мы должны будем это обсудить. Иначе у меня создается впечатление полной изоляции. Нет близости, нет общего восприятия того хорошего, что дает нам жизнь.
– Пожалуйста, не издавай звуков во время еды, – попросил он. – И если захочешь что-то сказать, сперва проглоти все, что у тебя во рту. Когда кувыркун ел в моем присутствии, я имел возможность отвернуться, но не мог заткнуть уши.
– Постараюсь не издавать звуков, чтобы тебя не стошнило, – ответила она. – Но скажи: как вы добиваетесь того, чтобы дети ели тихо?
– Они никогда не трапезничают со взрослыми. Точнее, за их столом – из взрослых – сидят только гаппты. И очень быстро приучают детей правильно себя вести.
– Вот как?
Трапеза проходила в молчании, не считая неизбежного стука приборов по тарелкам. Закончив, Хэл снял шляпу.
– Жанетта, ты исключительный повар! Все так вкусно, что я почти грешником себя почувствовал, так радуясь пище. Такого супа я никогда не пробовал. Хлеб восхитителен. Салат – превосходен. Стейк – само совершенство!
Жанетта сняла шляпу раньше. К своей порции она едва притронулась. И все же она улыбалась.
– Мои тетушки хорошо меня выучили. В традиции моего народа – обучить девушку всему, что приятно мужчине. Всему.
Он неуверенно засмеялся и, скрывая смущение, закурил сигарету.
Жанетта спросила, можно ли ей тоже закурить.
– Раз уж я охвачена жаром, немного дыма не помешает, – сказала она со смешком.
Хэл не понял, что она имеет в виду, но тоже засмеялся, желая показать ей, что не сердится из-за застольных шляп.
Жанетта зажгла сигарету, затянулась, тут же закашлялась и бросилась к раковине налить себе воды. Вернулась со слезящимися глазами, но сразу взяла свою сигарету и попробовала снова. Очень скоро она затягивалась со сноровкой заядлого курильщика.
– Ты – великолепный имитатор! – сказал Хэл. – То, как ты повторяешь мои движения, как старательно подражаешь моей речи… Ты знаешь, что твое американское произношение сейчас ничуть не хуже моего?
– Покажи или расскажи мне что-нибудь, и тебе вряд ли придется это повторять. Хотя я не могу похвастаться выдающимся интеллектом. Да, у меня хорошо развит инстинкт подражания. Но это не значит, что я вовсе не способна высказать оригинальную мысль.
Завязался легкий и забавный разговор, приятная беседа – как она жила с отцом, сестрами и тетками. Хорошее настроение казалось искренним – видимо, она разговорилась не для того, чтобы скрыть подавленность, вызванную неловким инцидентом со шляпами. Она очень мило поднимала брови, когда смеялась. А брови ее были восхитительными, похожими на птичьи крылья. Изящные черные линии дугообразно уходили от переносицы, изящно огибали орбиты глаз и крючочками устремлялись вниз.
Хэл спросил, не унаследовала ли она эти брови от народа ее матери. Она засмеялась и ответила, что это дар ее отца-землянина.
