Девушка метнулась к стене хижины, сжавшись, чтобы казаться меньше. Может быть, если она в последний раз попробует выказать покорность, мать не прогонит ее. Но старуха была неумолима. Сила притяжения слишком велика. Эти двое не смогут устоять друг перед другом, поэтому один из них должен уйти немедленно. Отступать некуда.
Большая Мать сорвала с крючка рога, подняла вверх и, чтобы подтвердить свою власть, взвизгнула во всю силу своих легких: «Большой рог!» Она отодвинула шкуру, заслоняющую вход, и выползла из хижины. Дочь всхлипнула, встала, надела накидку и схватила свое копье. Ей казалось, будто ей снится сон, которого больше никто из семьи не чувствует. Она провела пальцем по раковине, которую носила на шее, чтобы убедиться, что она на месте. Сын и Струк молчали, и она выползла из хижины на утренний свет. Вероятно, звери снаружи почувствовали изменения: не было слышно ни визга, ни щебета, ни шипения. Большая Мать прошаркала по узкой тропинке и теперь стояла у очага. Ногой она подбросила полено в костер и помешала огонь, тлевший с вечера. Это была единственная дорога из хижины, и Дочь следом за Большой Матерью пошла к огню.
Большая Мать подбросила еще одно полено. Пламя подпрыгнуло, словно от злости. Когда Дочь подошла, старуха оскалилась и зашипела. Топнув ногой, она потрясла копьем. Низко опустив голову, девушка попыталась подобраться к матери. Она не будет с ней драться. Она просто присядет и еще раз попытается показать, что с ней все будет хорошо, что она покорна и что Большая Мать по-прежнему главная. Но нет, это ничего не решало. Дочь показала свою готовность нарушить табу. Поступки означают все; жесты оказывают мало влияния, а слова едва заметны. Из губ Большой Матери вырвался плевок, и она бросила между ними рога. Все было ясно. Дочь может попытаться силой взять их и привязать к голове, чтобы стать Большой Матерью, – или исчезнуть до встречи на рыбалке.
– Лети прочь, – вновь прорычала старуха. Гнев Большой Матери вырывался из самых глубин ее существа. Взглянув на Дочь, она ощутила жар в груди. Эта красивая, сильная девушка скоро станет их лучшим охотником. Большая Мать за эти годы потеряла много детей, и каждая потеря приносила новые разрушения ее телу. Каждая смерть как будто отрывала полоску мышц от ее бедер, отнимала несколько зубов и кусок кости, выпивала большой глоток крови из-под ее кожи. Новые потери сломают ее, и она рухнет. Но она знала: Дочь сумеет прожить своим умом. И она хороший падальщик. Она единственная из них всех сможет выжить в одиночку.
Мать создает ребенка из собственной крови и костей. В начале жизни он привязан к ней, и, хотя связь с годами уменьшается, она никогда не исчезает. Большая Мать всегда видела сны своих детей яснее, чем сны других членов семьи. Она чувствовала рог в своем ребре, когда зубр боднул Крюка, и клык, пронзивший шею, когда один из младших, Тот Сын, попал в когти льва. Она знала свою дочь лучше всех. Девушка так похожа на нее и сможет вырастить большую семью. Поскольку они были так похожи, Большая Мать от души верила, что Дочь выживет.
Но Дочь не хотела уходить, и Большая Мать угрожающе качнула своей крупной головой; каждая увядшая мышца дергалась под тонкой кожей, на шее вздулись жилы. Пухлые губы раскрылись, обнажив глубокий провал глотки, издававшей устрашающий рык. Она потрясла копьем. Пришло время идти.
Дочь в ужасе отшатнулась: теперь она видела, что мать не шутит. В руках она держала накидку и копье. Повернувшись, она скользнула в заросли по направлению к реке. Именно туда несли ее ноги, может быть, потому что хорошо знали эту дорогу. Она шла, покуда ноги несли ее, потом споткнулась о ветку и упала. Силы, необходимые, чтобы подняться, она, похоже, оставила у очага. Деревья дрожали от беспокойства, от земли поднимался прохладный воздух. Она немного подождала, чтобы понять, слышит ли она что-нибудь и не изменился ли запах воздуха. Ничего не изменилось.
Дочь впервые оказалась вдали от очага семьи.
Кетчуп
Я оставалась во Франции так долго, как только могла. На восьмом с половиной месяце беременности меня уже не пустили бы в самолет. Никто, правда, и не пытался меня в него впихнуть. Своей команде я дала понять, что в Северной Америке принято работать почти до самых родов и что я поступлю именно так. Меня беспокоило, что мое категоричное электронное письмо, где я ссылалась на законы об отпуске по беременности и родам, окажется слишком агрессивным, но, вероятно, оно возымело действие. Никто ни словом мне не возразил.
Кейтлин, хотя и приехала, не возглавила проект. Она взяла на себя роль менеджера и занималась логистикой. Мы лишь раз поговорили с ней о моем отпуске – как раз перед тем, как я уехала в город. Должен был прилететь Саймон, и я хотела передохнуть, чтобы сполна насладиться его визитом, но мой график оказался слишком напряженным.
Я знала, что мне будет трудно согласовать с ней мое поведение в последующие несколько месяцев. Мы с Кейтлин сели друг против друга за походный столик, чтобы в очередной раз обсудить график проекта. Когда мы говорили о моем личном расписании, она демонстративно кусала губу. Она дала понять, что это мое личное дело.
– Просто помните, что проект находится под юрисдикцией законов Нью-Йорка, – сказала она. – А они не предусматривают оплачиваемого декретного отпуска.
– Разве? – Это застало меня врасплох. Мы ведь об этом не говорили, и я ничего не знала.
– Недавно музей принял стратегическое решение не оплачивать ваш декретный отпуск. Конечно, взять отпуск закон позволяет.
– То есть, если я не уйду, мне будут платить? – спросила я.
Кейтлин промолчала.
Саймон вел интенсивный летний курс. Ему оставалось работать еще неделю, но он любезно предложил прилететь на выходные, взять напрокат машину и отвезти меня домой, где я бы родила. Он прилетит в пятницу, а в воскресенье мы поедем в Лондон, но мысль об отъезде вызывала у меня панику. Мало того что у меня были финансовые проблемы, еще и раскопки шли далеко не так быстро, как я надеялась. На поверхности продолжали появляться все новые находки – фрагменты костей, обломки каменных орудий, следы обугливания. Так что дело продвигалось мучительно медленно, а иначе и быть не могло. Полностью получилось откопать только череп моей неандерталки, остальной скелет еще оставался в земле, и, судя по моему первоначальному проходу, было похоже, что вокруг ее тела были похоронены еще какие-то предметы – что-то на шее и что-то еще около тазовых костей. Я отчаянно хотела сама откопать их. А необходимость поскорее закончить росла, потому что в среде палеоархеологов уже пошли слухи о наших раскопках. Мне пришлось отражать целый поток просьб о разрешении приехать.
Энди высадил меня в Валлон-Пон-д’Арк, в маленьком переулке, где Кейтлин сняла временную квартиру. Я приехала туда на час раньше, чтобы успеть прийти в себя к приезду Саймона. Мне не хотелось представать перед ним такой растрепой, какой я обычно ходила. У команды был в городе еще один дом побольше, где многие ночевали почти каждую ночь. Во многих отношениях он был удобнее, чем временная квартира, но мне было необходимо личное пространство. Там я могла сосредоточиться на Саймоне, и я не хотела, чтобы он видел, какой я становлюсь распустехой, когда перестаю за собой следить.
