– Во Франции.
Саймон молчал. На горизонте показалось ярко-синее пятно. «ИКЕА» было позволено пустить корни только за пределами каменных валов Авиньона.
– Я должна иметь возможность наблюдать за проектом, – сказала я.
На его скуле дернулась маленькая мышца.
– Роуз?
– Саймон?
– Мы живем в Лондоне. Я, – он ткнул себя пальцем в грудь, – живу в Лондоне.
– Я знаю.
– Черт. Какой же у тебя…
– Бюст?
Оставив при себе то, что он хотел сказать, Саймон припарковал машину на огромной, но все равно забитой стоянке.
– Пошли уже, – сказал он сквозь зубы. – Позже поговорим.
Магазин был замкнут сам на себя, как будто окружающего мира не существовало. Едва мы вошли, я почувствовала себя именно так. Можно было закрыть глаза, сесть на чрезмерно мягкий диван с множеством подушек, вдохнуть запах защитного спрея на ткани и ощутить себя в любой точке земного шара. Саймон, казалось, тоже успокоился. И я полагаю, что поездка в «ИКЕА» была для него более важным приключением, чем все прочее, что я предлагала. Он вырос, кажется, в пригороде Борнмута, и ничего удивительного, что он любил гипермаркеты и вообще все большое. К тому же ему нравились фрикадельки, которыми там кормили.
Он первым двинулся по желтой линии через демонстрационные комнаты, принадлежавшие воображаемым людям. Я придумывала биографии каждому выдуманному жильцу.
– Видишь, она уже накрыла стол к обеду, а ведь сейчас только десять утра, – сказала я, цокнув языком. – Она не в состоянии расслабиться. Не может жить данным моментом. А его эта сервировка приводит в бешенство, потому что все, чего ему хочется, – это смотреть матч с тарелкой макарон на коленях.
– По-твоему, они останутся вместе? – Саймон поправил салфетки на их столе, с беспокойством оглядывая их буфет.
– Никаких шансов, – ответила я. – Протянут год, не больше. Бедняги.
– Как-то слишком организованно, правда? – Саймон указал на стол в другой комнате. Посуды и приборов у каждого места было явно больше, чем требовалось. Тарелки были расставлены как-то причудливо.
– Все под контролем, – кивнула я.
– Перфекционизм – недостаток, замаскированный под контроль. – Саймон задумчиво потер подбородок. Он очень волновался за эти тарелки.
В одной из демонстрационных спален мы увидели огромную двуспальную кровать с особенно пышной кучей подушек. Саймон растянулся на ней и притворился, что храпит. Какая-то девочка подкралась поближе, чтобы получше рассмотреть зрелище. Не уверена, что он ее заметил, но едва она приблизилась, он внезапно перевернулся и с рычанием зевнул. Девчушка с воплем убежала, только подошвы засверкали.
Вскоре мы уже сидели за фрикадельками, салатом и удивительно вкусным вафельным печеньем, которого больше нигде в Европе не найти.
– Ты никогда не задумывался, – я стрельнула глазами на его тарелку, – почему ты оказался на этой планете?
– Этого я и боялся. – Саймон устало улыбнулся. – Тебя привлекают такие большие магазины, но едва ты оказываешься внутри, у тебя возникает экзистенциальный кризис.
– Нет, правда, Саймон. Что мы должны сделать в этой жизни?
– Многие великие философы задавались тем же вопросом.
– Вся эта одноразовая мебель. Она упакована по частям. Люди собирают ее по дурацким инструкциям и ссорятся в процессе. Потом все оказывается на свалке. Почему мы лезем вон из кожи?
– Это бессмысленно.
– А я знаю почему, – сказала я.
Саймон застыл с нацепленной на вилку фрикаделькой, приподняв брови к люминесцентным лампам на потолке.
– Правда?
Этот разговор возникал у нас уже не впервые. По меньшей мере раз в год, если не чаще, я задавала ему один и тот же вопрос. Саймон всегда отвечал, что не видит в этом смысла. Просто каждое утро он встает в постели. Когда высший смысл тебе не требуется, мелочи становятся более важными. По утрам Саймон любит выпить чаю, обязательно обжигающе горячего. Чай и свежая газета – вот все жизненно важные потребности.
Зато я искала смысл жизни, кажется, со дня своего рождения. И часто говорила об этом. Когда я впервые спросила Саймона, есть ли, по его мнению, смысл в том, что он живет на этой планете, он отнесся к этому совершенно серьезно. Он все бросил, сел в кресло и стал молча обдумывать вопрос. И думал, пока не пришел к определенному выводу. Меня тогда доконал не его ответ, а то, что Саймон рассматривал мышление как деятельность, которой нужно заниматься отдельно от всего прочего. И, лишь тщательно все продумав, он выдал мне четкий ответ.
– Нет, – сказал он.
– Значит, нет никакого смысла каждый день вставать с постели? – спросила я.
– Я не думаю об этом. Никогда не думал.
– Может, подумаешь?
Он посмотрел на меня, и я поняла, что он уже тогда предполагал, что мы будем вместе всю жизнь.
– У меня не будет выбора, потому что ты не перестанешь спрашивать.
Тогда-то я в него и влюбилась.
Этот новый поворот в нашем разговоре – что наконец, после всех этих лет, проведенных вместе, у меня появился ответ на вопрос, зачем мы живем на земле, да еще то, что этот ответ появился одновременно с тарелкой фрикаделек в «ИКЕА», застал Саймона врасплох. Казалось, он готовился к тому, что теперь, хочешь не хочешь, ему придется искать аргументы против любого ответа. Он проглотил фрикадельку и ткнул вилку в следующую.
– Значит, ты знаешь, зачем живешь на планете? – Он махнул в мою сторону вилкой с наколотой на ней фрикаделькой. – Все это время ответ сам напрашивался?
– Я больше не удивляюсь.
– Я собирался сказать то же самое. Что я вдруг увидел во всем этом большой смысл. – Он широко улыбнулся.
– Я нашла его. – Я улыбнулась в ответ.
– Это ребенок.
– Это неандерталка.
– Ох.
– У меня такое чувство, Саймон. Когда я полностью раскопаю ее, она покажет, что мои теории абсолютно верны.
– Да ну? – Саймон сунул фрикадельку в рот, отвернулся и начал энергично жевать. – Что ж, не сомневаюсь.
Мы нашли замечательный набор стеллажей, который можно разместить в тесном уголке возле двойных дверей. Я забеспокоилась, что они не поместятся в машину, но Саймон только махнул рукой. Плоская упаковка, никаких проблем. Я не была в этом уверена, но кивнула, потому что устала. Мы долго проверяли, все ли полочки, ящики и скобы на месте. Казалось бы, два гуманитария с докторской степенью должны легко справиться с этой задачей, но она оказалась до нелепости сложной. Тупым коричневым карандашом я помечала предметы, которые Саймон клал на тележку. Ему пришлось дважды бегать за недостающими частями. Мы слегка поругались из-за того, как произносится шведское название, и еще по поводу нумерации линий в магазине. Почему они пропускают цифры и чем обосновано то, что линия 11 находится в дальнем углу напротив линии 4? Потом были болты. Я не сомневалась, что они включены в комплект, а Саймон был убежден, что их надо покупать отдельно. Правы оказались оба.
