– Линнея.
Опьер, казалось, обрадовался.
– Ты знаешь о ней? Она учится на инженера в университете Кеттердама. Фьерданские законы запрещают напрямую передать ей мое имущество, но я нашел обходной путь. Я лишь прошу… если ты выиграешь войну, я бы хотел попросить, чтобы ты присматривал за ней, взял ее под свою защиту, пусть я так и не смог взять тебя под свою.
– Мне, наверное, понравится быть старшим братом. Хотя я не очень-то люблю делиться.
Даже если Равка проиграет войну, Николай найдет способ связаться с Линнеей Опьер. Это он сможет. Если останется жив.
– Я даю тебе слово.
– Надеюсь, ты удержишь свою корону, – сказал Опьер. – А если тебе когда-нибудь захочется поболтать подольше или появится время на путешествия, можешь оставить мне сообщение в «Золотом Часе», в Кофтоне.
– В таверне?
– С весьма сомнительной репутацией. Я намереваюсь купить ее, так что работники будут знать, как со мной связаться. Полагаю, и имя мне придется взять новое.
– Не рекомендую Ланцова.
– Вычеркну его из своего списка.
Николаю хотелось, чтобы он остался. Хотелось поговорить с ним, хотелось узнать, какой была его мать до того, как праздная, полная зависти и ревности жизнь ожесточила ее сердце. Хотелось поговорить о кораблях и о том, как Опьер построил свою империю, спросить, где он побывал во время своих странствий. Но каждая минута, проведенная с отцом, подвергала их обоих еще большей опасности.
– Прошу прощения за корыстный интерес, но не знаешь ли ты чего-нибудь еще о планах Фьерды?
Опьер улыбнулся. Он, казалось, гордился сыном.
– Знаю, что Ярл Брум надеется выдать дочь за принца Расмуса.
– Наша разведка полагает, что Расмус может предпочесть дипломатию открытому конфликту.
– Может, и так. Но если он породнится с Брумом, я бы не стал ни на что рассчитывать. Если Бруму не удастся взять принца под контроль, он найдет способ его уничтожить. У нас, фьерданцев, есть черта характера… мы называем ее gerkenig. Жажда действия. Мы лезем туда, куда не следует, потому что не можем справиться с собой. Если Брум увидит возможность, он ей воспользуется. Я сам этим частенько грешу.
– Безрассудство.
– Не совсем. Скорее необходимость ухватить момент.
– Звучит на удивление знакомо.
– Я так и подумал.
Издалека, откуда-то со стороны лабораторий под Золотым Болотом, донеслись звуки взрывов.
– Фейерверки, – сказал Николай.
– Само собой, – согласился Опьер, и Николай понял, что тот ему не поверил. – Полагаю, пришла пора прощаться.
– Не уверен, что успел как следует поздороваться. Мне…
Николай силился подобрать слова, чтобы описать, что чувствует. Жаль, что уходит этот незнакомец? Хочется вернуть отца, которого у него никогда не было? Важно, что Опьер готов оставить прежнюю, знакомую жизнь, чтобы поддержать легенду о законнорожденности Николая?
Тот человек, которого Николай большую часть жизни считал отцом, был постоянным источником неловкости и стыда. Николай никогда его не понимал, никогда не стремился быть на него похожим. Он прочитал достаточно книг и видел достаточно пьес, чтобы понимать, каким должен быть отец – добрым и понимающим, способным дать мудрый совет, научить владеть мечом и кулаками. Вообще-то, в большинстве пьес отцов убивали, и за них приходилось мстить, но в первом акте они определенно казались мудрыми и любящими. Николай вспомнил, что сказала Зоя о своей матери тогда, на борту дирижабля: «Наверное, я скучаю по тому, чего никогда не имела». Вот и Николай даже не думал, что ему не хватает отца, поскольку на самом деле никогда его не имел. Он в этом не сомневался до того момента, когда оказался у ворот и увидел Магнуса Опьера.
– Вот, – сказал Николай. – Твоя миниатюра. – И протянул портрет матери.
– Оставь себе. Не хочу оглядываться назад. Слишком много сожалений. – Опьер поклонился. – Удачи, ваше величество.
Николай смотрел, как его отец уходит. И задумался о тех бешеных амбициях, что привели его сюда, заставили бороться за корону, в то время как он мог бы выбирать из сотен других жизней. Он мог бы оставить будущее Равки в руках своего брата. Мог бы привыкнуть к мысли, что у него есть отец. Он мог бы любить кого пожелает, жениться на ком пожелает – предполагая, что вредное создание скажет «да». Но все эти жизни исчезали, испарялись на каждом новом перекрестке, с каждым сделанным выбором. Он пожертвовал ими ради Равки. Стоило ли оно того?
Он не знал. Но стоять у ворот и размышлять об этом не собирался.
– Зоя, – позвал он, возвращаясь к ним с охраной. – Ты когда-нибудь слышала слово gerkenig?
– Полагаю, это жаркое, – сказал князь Крыгин. – Возможно, из палтуса?
– Это не жаркое, – возразил Николай. – По крайней мере, насколько мне известно. Но оно подкинуло мне идею.
Зоя заправила темную прядку за ухо.
– Это заклинание, которое поможет нам увеличить количество титания в четыре раза?
– Боюсь, что нет. Это заклинание связано с кровью.
– Нашей или фьерданской?
– Сохранит нашу, прольет фьерданскую.
Это означало, что придется снова отпустить Зою одну. Что они ввяжутся в чудовищную авантюру. Аркеск или Вечный Мороз? Если фьерданцы все еще не решили, куда направить удар, может быть, ему удастся подтолкнуть их к нужному решению.
Николай отправился назад в лаборатории. Близился рассвет, а ему надо было готовиться к очередному заданию. А еще написать письмо Зое, где он попросит ее позаботиться о Линнее Опьер, если ему не удастся выжить, скажет все, что не успел сказать на том проклятом дирижабле и что не мог сказать сейчас, потому что был не настолько отчаян. Он шел уверенно, не замедляя шаг.
Он тоже решил не оглядываться назад.
35. Нина
Ильва застала их в постели Нины, полураздетых, запутавшихся в шелках, с распухшими от поцелуев губами.
Она застыла в дверях, но затем нашла в себе силы выдавить:
– Твой отец уже отправился на базу, а нас ждут на летном поле через час. Соберите самое необходимое и оденьтесь потеплее. И Ханна, во имя Джеля, прикрой этот след на шее.
Как только дверь закрылась, Ханну с Ниной разобрал нервный смех, но длилось это недолго.
– Меня отошлют назад в монастырь, – запаниковала Ханна.
Нина фыркнула.
– Жить в уединенном месте, в окружении толпы девиц? Туда тебя отправят в последнюю очередь.
Ханна застонала и, на ходу сбрасывая платье, направилась в гардеробную, чтобы налить воды в таз. Ее тело было мускулистым и смуглым, и Нине захотелось затащить ее назад в их теплую постель и остаться там на целую вечность. Но вечности у них не было. По крайней мере, не во Фьерде.
