Пять стен с одной стороны и пятиугольный эркер с заколоченными изнутри окнами с другой. Две противоположно симметричных друг от друга двери и несколько бронзовых лучей почти уже вечернего солнца, пробивающихся сквозь узкие щели массивных досок на эркерных рамах. Полы покрыты качественными половицами из добротного дерева, возможно даже дуба, чего не наблюдалось в том же холле. А вот для чего предназначалась данная комната по предварительному плану архитектурной задумки, хрен, что называется, угадаешь или поймешь. Во всяком случае, Глеб сказал чистую правду. На камеру пыток она совершенно не тянула, а собранный в эркере и возле вторых явно запертых дверей строительный мусор мало чем походил на атрибутику пыточного оружия или пыточной мебели. Хотя впустили меня сюда все-таки первой. И да. Я вошла в открытый передо мною проем практически на автомате. Практически добровольно. Возможно немного пошатываясь из-за мощных толчков сердца о грудную клетку и слишком ослабевших коленок. Думать, зачем я это сделала, само собой не хотелось. По крайней мере, обошлись без неуместных истерик и насильственного рукоприкладства.
Надежда она такая. Ведь нервничать, хочешь не хочешь, а вредно. Тем более на ранних сроках.
— Присесть, к сожалению, предложить не могу, поскольку не на что. Но, думаю, стоять долго тоже не придется.
Вот теперь да. Теперь я начала понимать, что наделала и что уже не смогу и не успеют сделать. Например, набросится на Глеба на со спины, пока он запирал за нами двери или схватить с пола неподъемную доску какого-то разломанного каркаса, чтобы огреть ею своего похитителя. И не потому, что это ничего мне не даст, а просто банально не успею ни того и ни другого. Разве только пройти еще немного в глубь комнаты, а потом и до ближайшей стенки, мало что соображая и начиная потихоньку задыхаться от первых приступов панического удушья.
— Кстати, это дом Валерия. Он начал его строить как раз где-то через год или два после рождения Кирилла. Естественно, ничего мне об этом не сказав. Лично сам распланировал весь проект и подобрав для застройки участок в тогда еще кооперативном "содружестве" из тесно братующихся коммерсантов. Понять, для чего он начал его отстраивать было несложно, как и догадаться, для чего именно им был открыт трастовый фонд на имя Кирилла Стрельникова в "Рахн & Водмер Со*" чуть ли не с первых же дней появления на свет самого Кира. В общем…
Не хотелось мне как-то оборачиваться и смотреть на ностальгирующего Глеба, но и стоять к нему спиной в ожидании того самого удара ножом или чем-то еще было, наверное, еще хуже. Хотя коленки уже тряслись с такой бешеной амплитудой, что куда легче, наверное, прислониться к стене, а еще лучше, скатиться по ней прямо на пол. Внутри тоже, казалось, все содрогалось в унисон с надрывными толчками свихнувшегося сердца. А когда я снова увидела перед собой такого спокойного, будто в упор не замечающего моего состояния Стрельникова-старшего, даже самой сперва не поверилось, с чего это меня так лихорадило. Он же совершенно не выглядел готовящимся к убийству хоть профессиональным, хоть каким другим киллером. Просто самозабвенно делился своими воспоминаниями, время от времени жестикулируя скупыми движениями рук. И смотрел мне в лицо так, будто я проявляла ответный интерес ко всем его самозабвенным историям.
— Есть в этом что-то символичное. А может и нет. Может я просто приехал сюда за ним, потому что хотел тогда снести этот гребаный особняк ко всем чертям, заодно похоронив под обломками горячо любимого братца. Самое тяжелое для меня решение, какое только приходилось мне принимать за всю свою жизнь. Но простить такое, равносильно — простить удар ножом в спину тому, кому доверял даже больше, чем себе. Спустишь такое с рук хотя бы раз, тут же начнут использовать это против тебя, как веским аргументом-козырем проштрафившегося слабака, особенно, когда об этом и без того знает столько людей. А вариться в этом смрадном котле — то еще сумасшествие.
— Ты… ты его убил? — до сих пор не могу ни поверить в то, ни понять как сумела это произнести вслух, то ли спрашивая, то ли, скорее, утверждая. Наверное, на чистом рефлексе, совершенно не задумываясь о том, что делаю или говорю. И то мне казалось по началу, что я пыталась просто выдохнуть рвущийся из легких полустон-полувсхлип. Хотя куда сильней тянуло закрыть глаза и как-то выпасть из этой невыносимой реальности — из этого откровенного кошмара, который только-только начинал раскручивать свою безумную симфонию с нарастающим напряжением до запредельных граней.
Как такое вообще могло со мной случиться? И действительно ли оно происходило сейчас именно со мной? Это же… невозможно. Разве такие вещи могут случаться на самом деле? Разве они не происходят где-то далеко-далеко от нас, с кем-то другим и по большей части в сводке ежедневных новостей?
Может это все не по-настоящему? Может я просто сплю? И разве убийцы так выглядят? Разве они могут улыбаться своим избранным жертвам такой утешающей, буквально отеческой улыбкой? Он же ничего сейчас не держит в своих руках, никакого предполагаемого оружия, даже ключи попрятал по вместительным карманам френча. Хотя, лучше бы он стоял там, где стоял до этого, а не делал в мою сторону пусть и неспешные шаги, зато преграждающие мне все пути к отходу неважно с какого боку. А это было куда ужаснее. Чувствовать его сминающую близость, его ликующую Тьму, только что затянувшую меня в вязкие топи своей ненасытной бездны и поглощающую с каждой новой секундой все глубже и глубже — в вечный Мрак вечного забвения, откуда не возвращаются. Вначале окутав, а потом и вовсе, практически сразу же просочившись под кожу, в кровь и в легкие, в натянутые нервы и в отчаянно бьющееся сердце… И все это под удушающим прессом склоненного надо мной Глеба Стрельникова, ее демонического носителя, неоспоримого хозяина и владельца всего этого царства Ада. Чьи потемневшие и даже сейчас невероятно красивые зеленые глаза Черного Архимага-Инквизитора без каких-либо усилий растлевали чужую душу, распиная на своих ментальных кинжалах будто глупую птичку или невесомую бабочку, залетевшую по чистой случайности в его неприкосновенные владения.
— Тебе действительно хотелось бы это узнать? Все-все-все? Как было и что происходило на самом деле? Во всех мельчайших деталях? — господи… Зачем он это делал? Почему просто не убил — быстро, одним выверенным ударом точно в цель? Что это за гребаное сумасшествие — тянуть время и изводить возложенного на жертвенный камень агнца идиотским ритуалом бессмысленного содержания? Что за извращенное удовольствие, наслаждаться душевной агонией своей жертвы, питаясь ее паническими страхами, будто пущенной кровью невинного ягненка или бесценным эликсиром вечной жизни?
Я думала, такое бывает только в тупых фильмах. Разве что там психи-маньяки разговаривают, подобно поехавшим крышей маразматикам-извращенцам, а тут… Никаких тебе гопнических издевок и без истеричной клоунской экспрессии. Как будто он просто говорит с тобой на самые банальные темы, просто разглядывая твое лицо, как самый обычный искушенный коллекционер-любитель.
Хотела ли я отвечать на его неуместный вопрос или лучше было бы его попросить все это прекратить? Только что он предпочтет исполнить в первую очередь?
