– Эхинацея, – терпеливо начала объяснять Ксюша.
– Корзинки – это соцветия.
Внутри у неё всё горело от нетерпения вперемешку с начавшимся появляться раздражением. Ещё на стадии написания этого отрывка Ксюша сгорала от нетерпения услышать мнение Артёма о мыслях маньяка, и о персонаже в целом – главным образом потому, что он (как бы жутко и нереально это ни звучало) был близок к пониманию этого, как никто другой.
Так почему теперь, вместо основной части, Артём, как назло, заостряет внимание на деталях второго плана вроде птиц и цветов? А может, это именно потому, что он не увидел в действиях и размышлениях, маньяка, похожих на его собственные, ничего особенного? Ведь не получит же обычный человек невероятное впечатление, прочитав, как кто-то, к примеру, помог встать упавшему. Или вымысел вообще никогда не производит на него такого воздействия, как, он бы сказал, Настоящие события и своё участие в них? Впрочем, не совсем так – найденное тогда у неё в кармане описание другой жестокой сцены ему всё же понравилось.
– А как тебе… главный фигурирующий здесь герой? – не выдержала Ксения.
Артём, явно думая о чём-то своём, от её вопроса слегка вздрогнул и повернулся к ней.
– Ты имеешь в виду того, кто убил свою семью и начал повторять это с другими? – равнодушно бросил он. – Задумка неплохая. Но, на мой взгляд, в самой ситуации ничего удивительного нет.
– В каком смысле? – удивилась Ксюша.
Артём вздохнул.
– В тексте ты не сказала об этом прямо, но я так понял, что в семье его сильно обидели, и он стал поступать так, как счёл нужным. Я думаю, ты и сама это поняла. Единственное, на что нужно ещё не забудь обратить внимание, когда будешь снова писать про его мысли – у него время от времени должен проскальзывать негатив в отношении собственной семьи. Кто задел его больше – отец? Мать? Младшая сестра? Вот на этом и акцентируй. С твоим пониманием персонажа ты точно справишься с этой задачей.
Ксюша подавила смешок – сейчас её похититель вдруг приобрёл просто поразительное сходство с редактором, занимающейся её рукописями последние пять лет, Маргаритой Ивановной Войтовой. Эта полная женщина пятидесяти трёх лет с выкрашенными в тёмно-рыжий цвет волосами, подстриженными под градуированное каре и в очках с толстой чёрной оправой, в прошлом – заведующая кафедрой лингвистики – и внешне, и по статусу, мало походила на Артёма. Однако фразы вроде «с твоим пониманием персонажа» и чёткие указания на все, на что нужно обратить внимание, исправить и переделать, Маргарита обращала к ней точно так же, причём зачастую не считаясь с её ранимостью к критике. Первое время Ксюше было непросто – помимо замечаний, ей приходилось преодолевать страх и застенчивость, связанные с тем, что её писательский труд – лично созданный ею мир – подвергается хладнокровной «официальной» обработке. Она даже боялась, не сочтут ли её слишком зажатой, странной, а главное – неспособной к конструктивному сотрудничеству, но, как Ксения поняла уже потом, редакторы уже давно привыкли к подобному состоянию «новичков».
Кроме того, к Ксюше пришло запоздалое осознание того, что Артём действительно не увидел в истории данного персонажа ничего необычного.
Неужели она так научилась его понимать? Или она действительно всегда понимала мышление маньяков? Да, она. Ксения Архипкина, в жизни – дико впечатлительная трусиха, а в книгах способная описывать поистине жуткие вещи.
А главное – Артём тоже посчитал это в ней само собой разумеющимся.
– Сестра. Наверное, ты и сам догадывался, – кивнула Ксюша.
– Я думаю, родители больше любили её. Осознание этого преследовало героя всю жизнь, и не уходило даже после расправы над всеми виновными. Поэтому ему приходилось убивать их снова и снова, представляя свою мать, отца и сестру на месте других людей, состоявших в аналогичных ролях.
Артём говорил об этом так естественно, что Ксюша без всяких вопросов к нему понимала, что он и сам испытывает такую же болезненную зацикленность на той истории с его отцом и мачехой. Если совсем уж честно – она надеялась, что обсуждение с ней именно такого персонажа хоть как-то поможет ему. Поэтому Ксения и внесла нужные вставки в образ Романа Лыткина, убийцы семьи Тихоновых. Артём, сам того не зная, помог ей доработать характер и биографию антагониста – а она, благодаря этому, попытается с ним взаимодействовать. И то, что Ксюша понимала таких, как он (или просто хорошо представляла), совершенно не говорило о том, что в реальности она одобряла их действия.
– Да, ты оказался прав. А как думаешь – смог ли бы он их всех когда-нибудь… простить? Раскаяться? – выпалила она, одергивая рукава своей розовой кофты. С утра, пока Артём не подтопил печь, было холодно, и Ксения надела её сверху на белую майку, но сейчас в доме стало настолько тепло, что она даже вспотела. А может, это произошло не только от материальных дров – в их роли выступило и вызванное разговором волнение.
– Не все люди способны прощать, – ответил он ровным голосом после секундной паузы. – И это абсолютно нормально. Все разные, и не только в этом. Кто-то любит яблоки, а кто-то груши. Кто-то предпочитает активный отдых, а кто-то просто посидеть дома. Один, обидевшись, тут же ударит виновного, а другой молча пройдёт мимо, даже не заметив.
– Хорошо… Пусть так… Но ведь это может быть несправедливо по отношению к другим людям, которые вообще никак не связаны с обидчиками – а в итоге пострадали не хуже них. Погибли в мучениях без всякой на то причины! – возбуждённо сказав это, Ксюша и сама не заметила, как встала с дивана. Теперь она стояла слева от Артёма, возвышаясь над ним, как маяк над бушующим морем. У неё и действительно было чувство, что она испытывает судьбу, вставая посреди волн, которые в любой момент могут, взбаламутившись, накрыть её. Ксения понимала, что обращение практически напрямую к нему было, пожалуй, лишним, и теперь с опаской ждала от него какой угодно реакции.
Но он, не изменившись в лице, грустно посмотрел на неё, и, мягко взяв за руку, потянул обратно на диван.
– Ксюша… Справедливости в жизни нет вообще. Есть только судьба, и у каждого она своя. Когда моя мать умерла, рожая меня, ей было всего двадцать четыре года. И смерть её не была легкой – перед ней она промучилась несколько часов. Разве это справедливо?
Ксюша не нашла, что ответить. Она ожидала услышать от него всякое, но не это.
– Она была очень красивая. Я видел на фотографиях… Мне не давало покоя то, что её больше нет. Не только как матери – но и вообще, самой женщины, такой… милой на вид. Я не хотел верить, что вся внешняя оболочка, в которой человек проводил всю жизнь, за которой ухаживал и заботился, после смерти бесследно исчезает. Мне казалось, что так нечестно – да, в детстве я ещё верил в хоть какую-то справедливость… Тогда я не выдержал и подошёл к отцу. Это было примерно через полгода после смерти Тамары, мне уже исполнилось восемь. Нет, не думай, что это было как-то связано – всё, что от неё осталось, я бы вообще отправил в перерабатывающий комбайн, – последнюю фразу он произнёс не без удовлетворения в голосе. – Я спросил у отца, что сейчас осталось от тела моей мамы, которая лежит в земле – и он подтвердил, что она превратилась в скелет. Скажу, что до разговора с ним я до последнего верил в чудо, что её всё-таки смогли сохранить: накачали особым раствором – так я тогда понимал бальзамирование, превратили в статую или ещё что-нибудь. А тут оказалось, что все. Её глаза, улыбка, кожа – всё это сгинуло в никуда. Я был очень сильно расстроен – не меньше, чем когда узнал правду про Тамару. И когда, подавленный, сразу после этого умоляюще прошептал, осталось ли что-нибудь ещё – он прибавил, что у неё могли сохраниться только волосы и одежда, в которой её похоронили. После этого он сразу ушёл к себе, но я успел заметить, как у него из глаз покатились слёзы.
