— И для меня, — добавляет мне на ухо Ворошилов, но тут же отходит к Косарю.
Я же направляюсь в гримерку, прикидывая, что именно можно сегодня исполнить и как избежать посещения випа с политиком. Ведь такие люди никогда не воспринимают отказ. Но не придумываю ничего лучше, чем сбежать из клуба сразу же после приглашения политика, сославшись на подготовку к интиму.
— Встречаем нашу очаровательную Шанталь! — слышу голос диджея, а значит, у меня есть минут пятнадцать на подготовку. Моральную, в первую очередь. — А теперь господа, мы ожидаем бурных аплодисментов, ведь на нашей сцене вновь королева “Лофта”, богиня эротического танца, самая первая женщина, познавшая соблазн, — закатываю глаза от этих дифирамбов. — Встречайте, Ева!
У меня сегодня целый номер “Женщины-кошки” и все нужные атрибуты на мне, от маски с ушками до когтей и хвоста. И кожаный боди. Выражение ошарашенного лица Мамбы вызывает у меня улыбку. Такого при нем я ещё не делала. Во-первых, купила наряд этот относительно недавно и, во-вторых, хотела его как раз испробовать на четырнадцатое февраля, когда всё у нас испортилось. С тех пор этот наряд ждал своего часа. Красная помада привлекает внимание к улыбке, а при виде хвоста мужики в зале начинают закидывать сцену деньгами. Обхожу её по кругу, раскручивая хвост, чуть сбиваюсь с шага, заметив улыбающегося Ерошина, но тут же возвращаю взгляд к Мамбе. Что же, сегодня, или никогда больше я не смогу признаться. Продолжая растягивать губы в улыбке, спускаюсь со сцены и прохожу между рядами мужиков, пока не останавливаюсь перед Ворошиловым. Он не сводит с меня глаз, а я же делаю ещё один шаг к нему и, обхватив голову мужчины руками, крепко целую в губы, вызывая общий стон разочарования. Но едва Саша пытается поймать меня, как выскальзываю и, погрозив пальцем, отхожу обратно к сцене, чтобы скрыться там. Следующий номер — через десять минут, и он будет романтичным, с кроватью прямо на сцене.
— О, Ева, это был фурор, — официантка Настя. — Тебе помочь снять этот наряд? Кстати, не одолжишь, чтобы я своему молодому человеку сделала такой же сюрприз, как ты сегодня своему?
— Возможно, — улыбаюсь и стаскиваю с плеч латекс, а после и с задницы, хотя это оказывается труднее. В танце кожа под клеенкой вспотела и теперь всё там словно в вакууме прилипло. — И, наверное, мне без помощи твоей не обойтись.
— Пять секунд, — и девушка действительно помогает мне. На сцене сейчас парад, но я могу пропустить его. Избавившись от “женщины-кошки”, надеваю белоснежный корсет, такие же полупрозрачные трусики и просвечивающийся и мерцающий в свете прожекторов пеньюар.
— Скажешь, когда мой выход, а то мало ли что здесь переменилось.
— Без проблем, — наверное, это единственная девушка, которая никогда не вела себя как сука в этом серпентарии. — А что мне сказать красавчику, с которым ты целовалась?
— Что я следующий танец дарю ему, — отзываюсь, глядя на неё в зеркале.
— Будет сделано, — хихикает Настя и выходит из гримерки.
— Две минуты, Ева, — Татьяна заглядывает в гримерку. — И что мне ответить Ерошину, если он спросит про тебя?
— Скажи, что я сегодня не хожу в випы.
— Даже со своим воякой?
— Даже с ним.
— Ну, как скажешь, хотя Андрей всегда платит неплохие деньги.
Перестаю красить губы и разворачиваюсь к администраторше.
— Так иди сама трахнись с ним, Танюша, — мило улыбаюсь и, поднявшись со стула, прохожу мимо ошарашенной управляющей. — Может быть, тебе и понравится разрыв вагины бутылкой из под шампанского.
— Ты…
— Мне пора на сцену, дорогая, увидимся после.
Медленная музыка — и я на кровати изображаю сгорающую от желания спящую девушку, которая страдает лунатизмом, крутясь на пилоне и катаясь по сцене.
Однако я успеваю только начать номер, как, перекрикивая музыку в зале, раздается “Всем лежать!”. А после замкнутое пространство наполняется запахом порохового дыма, потому как из другого конца от сцены Ерошин и его охранник начинают отстреливаться, продвигаясь ко мне.
— Вася! — я слышу Сашкин голос, но жидкий дым из машины, плюс пороховой, погружают зал в туман. — Вася!
— Не рыпайся, дорогуша, — меня резко дергают за волосы, стаскивая с кровати на сцене. — Или я пристрелю твоего любовничка.
— Отпусти её, ублюдок, тебе не выйти отсюда живым, — Саша забирается на сцену, и я вижу в его руке пистолет, направленный на политика.
— Кто ты такой? Забыл, на кого работаешь?
— Я работаю на ФСБ, урод. И я жалею, что не пристрелил тебя там, в порту.
— Ах, так это ты сливал всё мусорам? А я догадывался, но не мог понять, кто крысятничает: ты или Косарь.
— Саша… — я держусь за волосы, потому что ощущение такое, словно Ерошин готов мне скальп содрать.
— Не дергайся, я сказал! — Андрей дергает с такой силой, что у меня слезы наворачиваются на глаза от боли.
— Больше ты не причинишь никому боли, урод.
Выстрелы звучат одновременно со всех сторон, так что я еле различаю, что творится в клубе, а ещё всё это дополняется истеричными воплями кого-то из танцовщиц. Ерошин дергается рядом и выпускает мои волосы, а я тут же кидаюсь к любимому. Дальше всё происходит, как в самом ужасном кошмаре или крутом боевике.
— Значит, мы все здесь сдохнем, — хрипит Андрей и прицеливается. Ворошилов обнимает меня и резко разворачивает, поворачиваясь спиной к политику, и тут же вздрагивает. Я даже не сразу понимаю, что происходит, пока Саша не начинает оседать, повиснув на моих плечах. Два выстрела в спину, когда любимый закрывает меня собой, и ещё один, словно контрольный, но раненый урод мажет, не попав в Мамбу.
— Саша, Саша… — прижимаю мужчину к себе, не обращая внимания на продолжающий твориться здесь хаос. — Саша… — укладываю его на подушку, что стащила с кровати.
— Я люблю тебя, — хрипло проговаривает любимый и начинает кашлять кровью.
— Саша, — вытираю пеньюаром кровь с губ мужчины. — Я люблю тебя, — слезы начинают течь из глаз. — Не оставляй меня, пожалуйста, любимый. Не оставляй, — наклоняюсь и прижимаюсь к губам его в поцелуе, словно вдыхая в него кислород. — Люблю тебя…
— Я знал… — и он закрывает глаза. А у меня из горла вырывается крик боли и отчаяния, такой, что привлекает внимание всех “маски-шоу”, которые устроили тут конец света.
Глава 25
“Она любит меня, она сказала, что любит меня!” — эта мысль, как заезженная пластинка, крутится в моей голове, и только она и не дает мне надолго провалиться в черноту. Я временами слышу голоса, слышу женский плач, но не могу различить ничего внятного. Боль порой вырывается, но за военные годы я уже свыкся с этим ощущением, и мы с болью неразлучны, словно старые друзья.
Когда впервые прихожу в себя, то ожидаю увидеть рядом Ваську, но вместо неё вижу мать. Так странно и непривычно наблюдать за Ириной Олеговной без паров алкоголя, которые туманят её разум. Мама спит в кресле, положив руки и голову на небольшой столик. Я рад видеть её опрятной и чистой, рад, что она рядом, но куда сильнее меня волнует, где Василиса.
