На комоде Лесси помахала хвостом. Ее надежный собачий инстинкт не находил в спальне ничего опасного.
Вот и я, вероятно, реагировал не на Майло, а на недавнее нападение Ширмана Ваксса, боялся, что он может вернуться.
– Послушай, мы отправляемся в небольшое путешествие, – сообщил я мальчику.
– Путешествие, – повторил он.
– Мы хотим выехать около половины восьмого.
– Половины, – повторил Майло.
– Нам нужно быстро позавтракать, овсянкой и гренком, потом ты примешь душ в ванной нашей спальни, потому что мама будет собирать вещи и хочет, чтобы ты находился рядом.
Майло пристально вглядывался в экран.
– Эй, Спуки, ты слышал, что я сказал?
– Овсянка, гренок, находиться рядом с мамулей.
– Я покормлю Лесси и выведу ее во двор. Ты спускайся на кухню.
– Овсянка, гренок, через минуту.
Стоящая на комоде Лесси вроде бы хотела прогуляться во двор, но при этом и колебалась.
– Оттуда ей прыгать слишком высоко, – заметил я.
– Слишком высоко, – согласился Майло, не отрываясь от компьютера.
– Как же мне ее снять?
– Как-нибудь.
Из чулана, где хранилось постельное белье, я принес табуретку. Встал на нее, снял собаку с комода.
Она благодарно лизнула мой подбородок, а потом из рук спрыгнула на пол.
Внизу мне потребовалась минута, чтобы найти мерную чашку, открыть коробку с едой, набрать в чашку гранулы, высыпать в миску, а съесть их Лесси успела еще быстрее.
Во дворе, пока она справляла большую и малую нужду, я просвечивал темноту ручным фонариком, отчасти ожидая, что увижу прячущегося за деревом Ширмана Ваксса.
Когда собака покончила со своими делами, я воспользовался тем же фонариком, чтобы найти ее какашки, сунул их в один мешочек, потом первый мешочек положил во второй и бросил в мусорный контейнер, который стоял у гаража.
Как и всегда, пока я этим занимался, Лесси смотрела на меня так, будто я – самое загадочное существо, которое ей доводилось видеть… и совершенно безумное.
– Будь ты настоящей Лесси, – пробурчал я, – у тебя хватило бы ума убирать за собой какашки.
Я вымыл руки над кухонной раковиной, а когда вытирал их, прибыл Майло. Пока я намазывал гренок маслом, он насыпал две миски хлопьев.
И хотя я предпочел бы обычные пшеничные овсяным звездочкам в шоколадном молоке, ничего менять не стал, сделал вид, что согласился на смелый эксперимент.
Пока Майло не сел за стол, я и не заметил, что он принес с собой «Геймбой».
– Никаких игр за столом, – напомнил я ему.
– Я не играю, папа.
– А что еще ты можешь делаешь с «Геймбоем»?
– Кое-что.
– Дай посмотреть.
Майло повернул игровую консоль экраном ко мне. Уравнения, вроде тех, что я видел на компьютере, бежали по маленькому экрану.
– И что это? – спросил я.
– Аппарат, – в одной руке он держал «Геймбой», другой ел.
– Какой аппарат? Для чего?
– Мы увидим.
Полагаю, если бы отец Моцарта ничего не понимал в музыке, маленький гений раздражался бы, пытаясь обсудить со своим стариком музыкальные композиции… но ему бы все равно это нравилось.
Когда Майло и Лесси благополучно поднялись наверх в нашу спальню, к Пенни, я прошел в кабинет.
Собрался задернуть шторы на всех трех окнах, но уже рассвело, и я сомневался, что Ваксс по-прежнему крутится около дома.
Я включил компьютер, не сбросив на пол клавиатуру, не повредив мышку, не порвав кабель выхода в Интернет. Из-за того, что я очень уж много времени пишу, компьютер – единственная в доме машина, с которой мне удается найти общий язык.
Когда я отвечал на электронное письмо моего английского издателя, зазвонил телефон. Третья линия. Номер звонившего не высветился, но я все равно взял трубку.
– Это Кабби.
– Каллен Гринвич? – спросил мужской голос, который я не узнал.
– Да, слушаю вас.
– Многие думают, что я умер, но это не так, – говорил мужчина озабоченно, торопливо.
– Простите?
– Но многие другие мертвы. И очень часто я сожалею, что не отправился вслед за ними.
– Кто вы?
– Джон Клитрау.
Я никогда не встречался с этим человеком, даже не говорил по телефону, но мы переписывались, обменялись, возможно, десятком длинных писем. Я восхищался его романами.
Более трех лет тому назад он сказал своему издателю, что аннулирует договор на последнюю книгу. Решил, что больше писать не будет. В издательских кругах предположили, что у него смертельная болезнь, и он хочет бороться с ней, не привлекая к себе внимания. Я вновь написал ему, но он не ответил. Потом от кого-то услышал, что он вместе с семьей (женой Маргарет и двумя детьми) перебрался куда-то в Европу.
– Мне не следовало звонить вам по наземной линии. Слишком опасно для меня, возможно, и для вас. У вас есть мобильник?
Я взял его со стола.
– Да.
– Если продиктуете мне номер, я перезвоню. Так будет спокойнее для нас обоих. Кем бы он ни был, где бы он ни был, ему не удастся так легко прослушивать разговор по мобильнику. – Когда я замялся, Клитрау добавил: – Ваши метафоры совершенно не тяжеловесные.
Последняя фраза имела самое прямое отношение к рецензии Ваксса на мой роман «Джаз ясного дня».
Я продиктовал номер моего мобильника, и он, повторив его, пообещал: «Я скоро позвоню. Просто нужно перебраться в другое место. Дайте мне десять минут».
Положив трубку, и я последовал его примеру.
Уставился на экран, с трудом узнавая слова, которые только что напечатал в письме моему английскому издателю, потом поднялся, чтобы задернуть шторы на всех трех окнах.
Глава 15
Я как раз задергивал шторы на третьем окне, когда вновь раздался звонок по третьей линии. Судя по определителю, со мной желал поговорить мой литературный агент Хад Джеклайт.
Поскольку после разговора с Клитрау прошли считаные секунды, я предположил, что оба звонка связаны, и взял трубку.
– Одно слово, – Хад сразу перешел к делу. – Рассказы.
– Какие рассказы?
– Лучшие американские. Ты знаешь.
– Знаю что? – Я действительно ничего не понимал.
– Рассказы. Лучшие американские. Ежегодник.
– Конечно. Лучшие американские рассказы года. Ежегодная антология.
