Книга А. Л. Толстой «Воспоминания о Толстом» была издана в 1930 году в Токио в переводе на японский язык профессором Ясуги. Мемуары увидели свет и в парижском журнале «Современные записки»
[1452]. Брат Илья Львович, живший в США, написал ей, выразив в ответ на европейскую публикацию резкое осуждение.
«И, получив от него письмо, – поделилась Александра Львовна со старшей сестрой, – я проревела три ночи и написала ему три письма и выписала выдержки из дневника мамá, чтобы показать ему, что нового я ничего не написала, только осветила в другом виде всю эту историю. А потом я долго думала. У меня есть теперь такие думы, не то думы, не то молитвы. Это всегда теперь, когда мне очень тяжко. А тяжко было так, как бывает, когда я вспоминаю все грехи и гадости. 〈…〉 И я написала ему только, что если я вам, старшим, сделала больно, то прошу вас простить меня ради Христа. Я не хотела дурного. Я хотела написать так, чтобы видны были страдания отца, но я мать не не люблю, а теперь с жалостью и любовью вспоминаю. И вторую часть записок начинаю так: Таня и Сережа знали тогда, что главное завещание было не то, которое отец написал о своих сочинениях и об авторском праве, а в том, чтобы пожалеть мать. Я это поняла гораздо позднее.
Бедная ты моя старушка! Я знала, что больно тебе будет! А сколько я над книгой слез пролила. Ты еще не читала про Ваничку! Но я не могла писать наполовину, не могла… 〈…〉
Хочешь, дальше читай, возьми у Мельгунова, у него рукопись, вычеркивай, что тяжело, что не надо. Но боюсь, что опять заболеешь… Может быть, дальше нехорошо. Прости меня тогда, но пойми… Главное, что у меня есть сестра, ты понимаешь: есть любящая старая сестра, и я не одна на этом одиноком страшном свете! И неправда, что ты мне мало давала в детстве. Ты и Маша были самыми светлыми, радостными воспоминаниями в моем тяжелом детстве!
Вот и опять закапала. Страсть как я стала плаксива. Беда!»
[1453]
Между тем и у Александры Львовны появились вопросы к старшей сестре Татьяне и брату Сергею. Она написала Татьяне, что не поддерживает публикацию Сергеем Львовичем дневников матери, где та стремилась оправдать себя, а о муже говорила плохо. Как-то Александра Львовна выразила свое устойчивое представление: «Есть, по-моему, два сорта людей: одни – всегда всем уступающие, жертвующие, всегда всем обязанные, всегда перед всеми виноватые. Таков был мой отец. Он был виноват перед матерью, Чертковым, Гусевым, сыновьями, мужиками – всеми. И есть другие: они никогда не видят жертвы, а принимают ее как должное. Они всегда перед всеми правы, все должны им, все перед ними виноваты… Это мама, Чертков, некоторые сыновья…»
[1454]
Сергей Львович спросил у младшей сестры, хотела ли она получить гонорар за это издание
[1455]. Александра Львовна, нуждающаяся в средствах, отказалась, уточнив, что ее решение распространяется не только на советское издание, но и на предполагающееся заграничное. Причитающиеся же ей деньги попросила отдать «кому-нибудь из своих» – тем, кому они особенно нужны.
Свою книгу для издательства Иванами Александра писала в маленьком местечке Асия, расположенном между Осакой и Кобе. Александра Львовна приехала жить в Асию 23 января 1930 года. «Префектура Хёго, уезд Муко, деревня Сэйдо, Хама-Асия, Нисисиндэн 4437 – это адрес маленькой рыбачьей деревеньки на берегу моря. Александра снимала там дом за сорок иен в месяц»
[1456].
В Кобе жил ее знакомый, Федор Дмитриевич Морозов, эмигрант. Он, занимаясь производством кондитерских изделий с шоколадом, открыл здесь в 1925 году европейский кондитерский магазин.
[1457] Толстая вместе с Ольгой Петровной и Марией прожили в Асии до 14 сентября 1930 года.
Бытовая жизнь россиянок в Японии была весьма скромной. Александра Львовна вспоминала о том времени:
«Человек, потерявший богатство, лишившийся привычной, удобной обстановки, испытывает то же, что человек, лишившийся теплой шубы. Без шубы ему легко, но надо работать, чтобы согреться.
Нам было легко, мы ничем не были связаны. Жили где хотели, как хотели, согревались той или иной работой: писали статьи, давали уроки, я читала лекции, организовали курсы русского языка под Токио, в бойком месте Синдзюку. Но бывали полосы, когда работы не было, и тогда согреваться было трудно.
Квартал Асакуса в Токио. Открытка. 1930-е
Потребности свои мы довели до минимума. Жили в крошечном, в две комнатки, домике, ели рыбу, куриные и телячьи почки и печенки (японцы не едят внутренностей животных и продают их за гроши), рис, фрукты „на тарелочках“. Этого я нигде раньше не видела. Если яблоки, груши, бананы хоть немного помяты, с пятнами, они откладываются на тарелочки и продаются по счету за гроши. Очень часто эти фрукты даже вкуснее, потому что они спелее, чем те, которые дороже. Долларов на сорок мы не только ухитрялись втроем жить, но и платили за Тусину американскую школу.
Но и сорок долларов временами нам трудно было заработать»
[1458].
Александра Львовна и ее спутницы стоически переносили бытовые трудности.
Осенью 1930 года россиянки выехали в Токио, где поселились в районе Сиба в Минамитэра-мати
[1459]. Японский автор книги об Александре Толстой пояснил обстановку того времени: «Сразу же по прибытии в столицу она подала заявление на имя начальника полицейского надзора. В те годы в Японии участились инциденты, связанные с коммунистами, и ужесточился полицейский контроль, обычным делом стали налеты полиции на штабы коммунистов и их аресты. Чтобы продолжать жить в Японии без проблем, Александра, приехавшая из главного рассадника коммунизма, должна была каким-то способом убедить власти в своей лояльности»
[1460].
