«Немного страшно было переправляться через бурные реки. Широко разлились полноводный Евфрат и его приток, через которые пришлось переправляться. Я даже не заметила, как лошадь отделилась от земли и поплыла. Сильным течением нас отнесло далеко в сторону, и как ни поджимала я ноги, они промокли выше колен.
Слева вдали сиял на солнце снеговой покров Арарата, и дальше, утопая в туманной мгле, виднелись цепи снеговых гор. Подъем. Выше, выше. Склоны гор голубые, покрытые незабудками, но незабудки не такие, как у нас в Тульской губернии, а крупные, точно искусственные. Дикие нарциссы, тюльпаны…
Чингильский перевал. Выше, выше. Становится холоднее. Снега. Местами лошадь проваливается по брюхо. Слезаю, чтобы облегчить коня, кувыркаюсь в снегу… Спуски, подъемы, дикая горная природа, ни одного жилья, ни одной живой души…»
[830]
В военной обстановке Александра Львовна, вопреки мнению князя Г. Е. Львова, отличилась практической смекалкой, раз за разом энергично решая проблему продовольствия. К концу марта отряд разбил в Каракалисе Алашкертской лагерь с госпиталем на 50 человек. Раненых было мало, однако, как Толстая позднее вспоминала, свирепствовали все формы тифа – «брюшной, сыпной и возвратный»
[831]. Не хватало продовольствия. К Александре Толстой очень хорошо относился генерал Абациев
[832] и старался помочь. Однажды она попросила у него для выхаживания тяжелобольных кур-несушек, и генерал прислал их через несколько дней. Александра живо описала тот случай и последовавшие события:
Александра Толстая. 1915
«Смотрю, к седлам головой вниз приторочены куры. Отвязали, а они на ногах не стоят… Отекли ноги. Я отыскала большой железный таз, устроила курам ножную горячую ванну. Молодежь издевалась надо мной, но постепенно ноги у моих пациентов отошли, и через несколько дней они занеслись.
Я радовалась, что мои больные получат яйца, а сестры завидовали и воровали у меня яйца прямо из-под кур для своих больных»
[833].
Потом разговор с генералом зашел о коровьем молоке, и Абациев вновь помог: через несколько дней его казаки пригнали семь коров. В итоге у Александры появилось новое занятие – доить коров. Об этом и о вновь последовавшей помощи она написала:
«Коровы худые, маленькие, молока мало, но доить надо – больше некому.
Сижу на скамеечке, дою, руки болят с непривычки.
– Что это вы делаете, сестра?
Я и не заметила, как подошел генерал Абациев.
– Коров дою, ваше превосходительство.
Постоял, покачал головой, а вечером меннонита прислал коров доить»
[834].
Из Каракалисы Александра Львовна написала матери, что ее впервые потянуло домой. И это понятно: ей было очень трудно. О том времени она вспоминала:
«Ночью сестры дежурили по очереди. Четыре палаты по 40–50 больных в каждой. На каждую палату один дежурный санитар, а на все палаты одна сестра.
Почти все больные – тифозные. Всю ночь бегаешь из одной палаты в другую. Стонут, мечутся, бредят. Чувствуешь свое полное бессилие как-то облегчить, помочь. Минутами делается страшно. Особенно когда стоны превращаются в хрип… Подбегаешь, дыхания почти нет, больной затих, пульса нет. Только успеешь перекрестить, закрыть глаза – помер.
Захожу во время обхода в палату сыпнотифозных. Около умывальника стоит очень слабый выздоравливающий больной. В глубине палатки кричит, ругается в бреду сыпнотифозный армянин. Не успела я подойти, как он, как кошка, с быстротой молнии вскочил, перелетел через две-три кровати, бросился к умывальнику, схватил бутылку сулемы
[835] и размахнулся над головой слабого больного. Он убил бы его, но я успела схватить армянина за руку сзади, бутылка скользнула по черепу больного, слегка его задев… Армянин бросился на меня, повалил меня на пол, схватил за горло и стал душить. Борясь, мы покатились по полу и завалили собою дверь. Руки больного стальными клещами сдавили мне горло… В дверь ломился дежурный санитар… Но открыть дверь он не мог. Каким-то образом мне удалось откатить армянина от дверей. В палату ворвались два санитара, схватили армянина, надели на него смирительную рубашку.
Все дрожало во мне, когда я пришла с дежурства в столовую…»
[836]
Через несколько дней армянин стал поправляться, виновато и смущенно он попросил у сестры Александры прощения.
Другой эпизод в ее памяти тоже застрял, не стерся: «Фельдшерицы не любили и не умели ухаживать за ранеными. От одной нашей фельдшерицы мне пришлось принять одного пластуна
[837], раненного в голову. Пучки серого мозга торчали на бритой голове… У него были пролежни величиной с чайное блюдце, матрац промок, от его кровати шло страшное зловоние. Он был совершенно невменяемый, ничего не понимал и только помнил свою жену Марусю и называл меня ее именем: „Маруся, попить дай! Маруся, ноги потри, болят“. Его пришлось эвакуировать, и по дороге он умер»
[838].
Защитники крепости Ван. 1915
Из Каракалисы согласно новому назначению Толстая должна была направиться в город Ван – туда, где только что завершилась жесточайшая армяно-турецкая резня. Весной 1915 года отряды Джевдет-бея, наместника Ванского вилайета
[839] Османской империи, осадили крепость Ван
[840], к ним присоединились аскеры
[841] корпуса Халиля Сами-бея, отступавшего под натиском русских частей, и курды. Их объединила одна цель – взять и вырезать этот город. Турки и курды нещадно уничтожали мирное армянское население, проживающее в городе и вокруг него, они грабили и жгли армянские села. Осажденный город держался из последних сил и был практически уничтожен, однако при этом и положение турок ухудшалось. В мае 4-й Кавказский корпус и армянские добровольцы отбили у них город, турки оставили свои позиции, вместе с ними уходило и мусульманское население
[842].
