Несмотря на его заявления, данные в литературе продолжали противоречить его теории. В феврале 1996 года, за месяц до официального заключения контракта между Уэйкфилдом и Ричардом Барром и за год до того, как Ребенка номер Одиннадцать привезли в Лондон, Йоичи Хага и его коллеги из японского Университета Хиросаки опубликовали шестистраничное исследование в Gut. Прибегнув к чрезвычайно чувствительному методу ПЦР-амплификации, которая, по их мнению, может обнаружить даже один вирион кори, они искали ту же генную последовательность, что Уэйкфилд. Но, в отличие от его успеха (десять случаев из десяти), они ничего не нашли ни у одного из 15 пациентов. «Несмотря на постоянный поиск доказательств вирусной этиологии болезни Крона истинная причина ее возникновения остается неизвестной», – пишут они.
Идея Фаденберга заключалась в том, чтобы проверить Уэйкфилда до того, как согласиться на дальнейшие обследования. Отсюда и поездка на такси с биоптатом кишечника в пробирке в другую лабораторию. Мистер номер Одиннадцать уехал в Лондон не для проверки гипотезы или участия в судебном процессе. В Сан-Франциско были больницы даже лучше, чем в Хэмпстеде.
– Я просто хотел получить ответ, положительный или отрицательный, – рассказывает он мне. – Я не просил большего.
Ребенка номер Одиннадцать поместили в Малкольм Уорд накануне обследования, сразу после того, как он прибыл в Лондон вместе со своими родителями. Как и остальным 12 пациентам, за ночь ему подготовили кишечник, а в понедельник утром отвезли в эндоскопический кабинет. Его мать и отец наблюдали на видеомониторе, как инструмент продвигается вперед: прямая кишка, сигмовидная кишка, нисходящая, поперечная и восходящая ободочная кишка, слепая кишка, илеоцекальный клапан, подвздошная кишка. И вот на блестящей розовой слизистой оболочке родители увидели пятна: выступающие бледные узелки, некрасивые отекшие железы, узловую лимфоидную гиперплазию подвздошной кишки.
Было ли это подтверждением гипотезы кори, о которой Мистер Одиннадцать не знал, но которая была предложена юридическому совету в рамках научной части исследования? Ему сказали, что железы реагируют на инфекцию, а именно на корь. Это станет темой второй, научной статьи, которая будет отправлена в The Lancet и отклонена.
Но даже когда Ребенка номер Одиннадцать привезли обратно в палату, вокруг идеи кори разгорелось еще больше споров, уже не за тысячи километров от Хэмпстеда. Когда отец-американец направился в лабораторию в Челси, к Нику Чедвику, «координатору молекулярных исследований», тот работал над ПЦР-тестами кишечника, крови и спинномозговой жидкости не только 12 детей для статьи в The Lancet, но и других пациентов.
У самого Чедвика – тихого и кроткого молодого ученого – была диагностирована болезнь Крона. Он пришел в Royal Free как ученик Уэйкфилда и в течение года проработал лаборантом, прежде чем поступить в аспирантуру. Сначала он пытался воспроизвести хорошие результаты для J Med Virol. Чедвик был уважаемым, упорным и дотошным исследователем, способным выдержать бесконечные часы повторения одних и тех же анализов и проигнорировать межличностные отношения в лабораторной жизни. Один из плюсов больницы заключался в том, что исследования проводились без отрыва от лечения пациентов. Для таких детей, как Ребенок номер Одиннадцать, это имело значение. В случае с Чедвиком, он сам был пациентом и получал помощь от наставника Уэйкфилда, Роя Паундера.
Работая в кабинете 324 на десятом этаже больницы, Чедвик был одним из четырех исследователей, разделенных полками, заваленными бутылками и коробками. Под прямым углом к рабочим местам располагались окна из зеркального стекла, из которых открывался потрясающий вид на северный Лондон.
Его проект начался с оценки методов определения РНК вируса кори. В итоге, была выпущена двенадцатистраничная статья в J Med Virol, последним автором которой был указан Уэйкфилд. Затем Чедвик применил самый чувствительный и специфический из имеющихся анализов на биоптатах пациентов с болезнью Крона, и его трудовая жизнь осложнилась. Тесты были отрицательными, как в Японии и Коннектикуте. Он мог найти вирус, но только в препаратах контроля, а также в отдельных случаях лабораторной контаминации. И когда он доложил о своих открытиях научному руководителю, Уэйкфилду, тот был не слишком взволнован.
– Он был склонен верить, знаете ли, только положительным данным, которые соответствовали его гипотезе, – рассказал мне Чедвик, – а отрицательные данные игнорировать.
В больнице было заведено, что лабораторией руководили медики, а не ученые.
– На самом деле, Энди никогда не делал исследование сам, – вспоминает Чедвик. – Он проводил много времени, изучая срезы тканей и глядя на результаты. Как и большинство руководителей лабораторий, он собирал деньги, пытаться интерпретировать результаты и составлять статьи. Но что касается практических вещей, насколько я помню, он никогда не надевал лабораторный халат.
В феврале того же года Чедвик начал анализ биоптатов, собственно, как юридический совет, о котором он ничего не знал, и предписывал в июне прошлого года. Ученый искал корь (а также эпидемический паротит и краснуху) в биологических материалах 22 детей, включая Ребенка номер Одиннадцать, а также еще шести контрольных пациентов группы сравнения.
– И эти дети, – спрашиваю я его в телеинтервью, – те самые, данные которых были опубликованы в The Lancet, что привело к панике по поводу MMR?
– Да, правильно, – отвечает он.
– Вы нашли вирус кори у этих детей?
– Нет. Я не обнаружил вирус кори ни у одного из этих детей.
– Вы исследовали спинномозговую жидкость, полученную с помощью люмбальной пункции?
– Все верно.
– И вы нашли в ней вирус кори?
– Нет.
– Таким образом, вы не обнаружили вируса кори у детей, которые были представлены публике, в самом начале истории с вакциной MMR, хотя теория доктора Уэйкфилда заключалась в том, что именно он был ответственен за заболевания кишечника, а позже – и некоторых видов аутизма. Вы не обнаружили этот патоген?
– Все верно.
В отличие от материала в пробирке у Мистера номер Одиннадцать, зафиксированного в формалине, ткани кишечника, исследованные Чедвиком, были заморожены в азоте в течение пяти минут после взятия у пациента. Но, несмотря на это преимущество и его статус в протоколе в качестве «координатора исследования», данные Чедвика не будут опубликованы или переданы в юридический совет в отчете Уэйкфилда об исследовании.
Я узнал об этих результатах только от другого руководителя Чедвика уважаемого молекулярного биолога Яна Брюса. В то время он был профессором Гринвичского университета на юго-востоке Лондона и поручился за молодого ученого: «Ник разработал лучший на то время тест для выявления вируса кори в этих тканях». Уэйкфилд так не думал. Он считал, что ПЦР, выполненная Чедвиком, не была достаточно «чувствительной». Он утверждал, что у этих методов есть «серьезные ограничения». По его словам, результаты были «ложноотрицательными».
