И с каждым новым ударом, в который он вкладывал чуть больше силы. С каждым новым ощущением того, что враг слабеет. С каждым новым чуть более широким движением, он все крепче и плотнее увязал в сетях Хаджара.
И когда Колин, наконец, допустил ошибку, Хаджар вновь принял низкую стойку.
Его ладонь лежала над клинком, а ноги были чуть согнуты в коленях. Он напоминал собой планирующую на нисходящем потоке ветра птицу.
– Крепчающий ветер!
И Колина, который собирался нанести выпад, настиг вихрь из мечей. Он поднял его, находящегося в воздухе и неспособного защититься, закрутил и бросил на землю.
Окровавленного, израненного, внезапно попавшего в ситуацию намного худшую, нежели его противник. Хаджар тяжело дышал, он вытирал кровь и пот с лица, припадал на обожженную ногу.
На Колине же места живого не было видно. На этот раз удар Хаджара его сильно потрепал.
– Поганый смерд, – шептал Колин, внезапно “заново” увидевший противника. – Мерзость. Ублюдок. Сын рабов. Да как ты смеешь. Как смеешь ты даже дышать в моем присутствии!
– Молодой господин, – раздался шепот старика-слуги. – Что вы делаете, молодой господин?
Колин же достал что-то из кармана. Что-то красное, светящееся, размером с орех.
– Остановитесь, адъютант! – внезапно выкрикнула Генерал, но было поздно.
Колин завопил не своим голосом. Его тело забилось в агонии, а он все кричал, пока его вены краснели. Он словно увеличивался в размерах. Его латы скрипели под набухающими мышцами. Рукоять меча трескалась, под черными когтями, выраставшими из обычных ногтей.
– Нет, молодой господин, – приложил ко рту руки старик.
– Копье! – генерал протянула руку, но…
Колин, обратившийся в краснокожую нечеловеческую тварь, не то что прыгнул, не размазался тенью и не сверкнул молнией. Раздался хлопок и на том месте, где он стоял образовалась небольшая впадина, а сам он, рыча и скаля самую настоящую пасть, бил снизу-вверх по Хадажру.
Этот удар, казалось, мог бы рассечь крепостную стену, не то что старые одежды и плоть.
Хаджар на пределе возможностей успел подставить клинок и почувствовал, как по нему ударило тараном. Вбивая весь воздух из легких, его пустым мешком подкинуло на десяток метров в воздух.
Затем новый хлопок и вот красная тварь, недавно бывшая Колином, уже оказывается рядом с ним.
Сложно было сказать – падали они или летели. Единственное, что отчетливо было видно, это как опускается клинок, сжатый когтистой лапой.
Хаджар бы не успел. Ни за что бы не успел поставить блок. Да он и не видел удара твари.
Все что мог Хаджар, это смотреть на летевшего в неба воробья. Маленького, беззащитного, но такого гордого и стремительного. Каждым взмахом крыльев, он насмехался над землей. Каждым пируэтом – завоевывал себе новый кусочек неба.
- “Все в этом мире сражаются, мой принц.” – прозвучал голос наставника в его голове. – “Рыбак борется с рыбой и океаном, кузнец с огнем и железом, крестьянин с погодой и землей, но лишь адепты сражаются с собственной судьбой.”
И внезапно время замедлилось. Хаджар вдруг понял то, что ускользало от него все это время.
Ведь когда он сражался с противником, то забывал о главном. Его ноги все так же ступали по земле, борясь с её силой. Его клинок разрезал воздух, стремясь пронзить его сопротивление. Сталь в его руках нагревалась с каждым ударом. Его кровь окропляла траву…
Он, сражаясь с противником, почему-то забывал о окружающем мире. С ним он тоже боролся. С самого рождения. С самого первого вздоха. С криком, младенец бросался в затяжной прыжок навстречу могиле. Прыжок, наполненный бесконечной борьбой.
Но, зачем? Зачем его мечу бороться с целым светом, когда у него есть всего один враг? Почему он не может направить мир себе на пользу? Что ему мешает.
И ответом ему был маленький воробей, пронзающий собой неприступное небо.
Ничего.
Генерал, все же схватившая копье, так и не ринулась в грандиозном прыжке.
Да и все солдаты, смотревшие вверх, где продолжалась схватка, не могли поверить своим глазам.
Меч твари опускался на голову Хаджара, а тот… словно немного изменился. Его клинок будто слился с ветром, и легко отбил удар. Хотя, отбил – не то слово. Он отшвырнул тварь в сторону так же легко, как лев пинает лапой непослушного котенка.
Тварь с грохотом упала с неба на землю, а когда она выбралась из образовавшегося оврага, то увидела перед собой выпрямившегося Хаджара.
Тот будто сливался с окружающим миром. Он больше не боролся с ним, он был с ним…
– Единый с миром, – шептались окружающие.
– Он стал единым с миром во время боя.
– Гений?
– Нет.
– Чудовище.
И они были… не правы. Нет, Хаджар все еще не достиг уровня “единого с миром”, но был близок. Так близок, как еще никогда прежде. Но даже такого прогресса хватило, чтобы его удар, раньше достигавший лишь пяти шагов, теперь мог дотянуться до семнадцати.
Сам же серп, сорвавшийся с его клинка, больше не был призрачным или мерцающим. Нет, это был прозрачный, но отчетливо видный простому смертному удар меча.
Он, величиной в три метра и шириной в десяток сантиметров, ударил о подставленный клинок и легко его расколол.
Взвыла тварь, когда толстую красную корку, заменявшую ей кожу, раскалывал и терзал удар Хаджара.
Потом вспышка синего света и вот на земле лежит бледный, исхудавший и даже постаревший Колин. Он скорчился на земле и что-то бубнил. Жалкий и несчастный, он мог лишь повторять:
– Пощади, пощади.
Хаджар же, с неумолимостью прислужника бога смерти, ковылял в его сторону. Он тяжело опирался на меч, кровь застилал ему взгляд, но он шел вперед. Шел к своей цели. Шел к покою Эйне.
Он все же добрался до адъютанта. Встал над ним и занес меч над головой.
– Остановись! – прогремел голос.
Едва ли не вся армия обернулась на громоподобный клич. На холме, в алых, словно кровавых латах, стоял мужчина. Высокого роста, с лицом иссеченным шрамами и нечеловечески жестоким и свирепым взглядом.
– Господин, – рухнул на колени старик-слуга.
– Ты хоть знаешь на кого поднял руку, смерд?! – гремел генерал Лаврийский. – Это мой сын! Остановись, или тебя постигнет судьба, которой тысячу лет будут пугать детей!
– Знаю ли я на кого поднял руку? – произнесли разбитые губы Хаджара. – На труса. Насильника. Убийцу.
Со свистом меч рассек воздух.
Покатилась в сторону голова, изо рта которой так и не прозвучало последнего:
- “Пощади.”
