Я слышала даже суеверные россказни о нас. Если скиталец посмотрит на беременную женщину, ребенок умрет в два года. Если зайдет на ферму, курицы снесут ядовитые яйца. Если полить дерево кровью скитальцев, вырастут кричащие головы.
Мое любимое.
Есть и другие, но все они об одном: если скиталец подвалит к твоему жилью, он испортит тебе весь день.
Меня это, конечно, не касается.
Я испорчу тебе целую неделю.
7
Нижеград
Ты, наверное, гадаешь, зачем люди приезжают во фригольды, да еще и остаются там жить. Шрам – земля суровая, а если тебя не защищает ни Империум, ни Революция, дело совсем худо. Постоянно то один, то другая или оба сразу пытаются сжечь твой дом или водрузить на него свой флаг. А еще ведь есть звери, бандиты, кланы и, разумеется, скитальцы.
Ну и зачем открывать лавку в такой дыре?
По той же причине, по которой люди творят любые глупости: из-за секса или денег.
Секс в Шраме, конечно, ничуть не лучше, чем в более цивилизованных местах, но для коммерции есть ряд преимуществ. Например, мизерные налоги; а еще нет ни революционеров, жаждущих конфисковать и перераспределить твой доход во имя равенства, ни имперцев, которые сдерут с тебя штраф, если магу не понравится, как ты на него посмотрел. Сумел добыть, значит, оно твое.
Если, конечно, не явится кто-то типа меня и не отберет.
Поэтому я и очутилась в темном уголке Нижеграда, где стояла прямо под вывеской с изящным цветком, оплетающим слова «Аптека Черной Лилии: настойки, укрепители, эликсиры», и без толку колотила в дверь.
– Ну, давай уже! – заорала я. – Я знаю, бля, что ты там!
Получилось даже злее, чем я хотела. Честно говоря, сама не стала бы открывать, если бы за дверью стояла я.
Однако у меня было дело.
Я оглянулась и, удостоверившись, что на шум никто не спешит, отошла на десять шагов, примерилась к окну. Разбежавшись, прыгнула – ухватилась пальцами за подоконник, уперлась ногами в стену. Возиться с замком бесполезно, я знала, кто его изготовил, так что шепотом извинилась и двинула по стеклу эфесом. Мигом открыла створку, подтянулась, влезла.
То, что я сделала, меня не радовало. Как и то, что пришлось протопать по симпатичному бархатному коврику грязными ботинками. И вообще весь этот взлом с проникновением. Однако я знала хозяйку – и она не станет держать на меня зло.
Пол и стены внутри лавки были сделаны из отполированного до блеска красного дерева, правда, рассмотреть это было трудно. Каждый дюйм пола покрывали плюшевые ковры. Каждый дюйм стен занимали полки, аккуратно заставленные теми радостями, которые обычно предлагает аптека: пузырьками эликсиров, горшочками бальзамов, баночками сушеных трав, все блестят, везде скрупулезно подписаны ингредиенты и стоимость. Идеальный порядок, который настойчиво намекает, что людям, выглядящим (и пахнущим), как я, следует держаться отсюда подальше.
Но, думаю, уже давным-давно ясно, что я игнорирую намеки.
Дверь была заперта на замок и два засова – это на случай, если я еще не догадалась, что меня тут совсем не ждут. Прилавок ломился от всевозможных весов, порошков и прочих штуковин, однако место за ним пустовало. Я обошла его, стараясь ничего не уронить.
Оказавшись за прилавком, я сдвинула в сторону тяжелый стул и откинула коврик. Взору открылись доски, абсолютно непримечательные. И я поклялась бы, что это самый обычный пол, если бы не знала мастера.
Все-таки она очень любила свои секреты.
Я принялась шарить по полу ладонями, пока наконец не нашла его – почти случайно. Ноготь зацепился за краешек ловко спрятанного засова, столь крошечного, что два пальца толком не просунуть. Я застонала, пытаясь его поддеть; дверца, напротив, сохранила гробовое молчание. Как и лестница внизу, в кромешной темноте, скользящая в пустоту под аптекой.
Я перепроверила сумку – по-прежнему увесистая, ничего не разбилось, ничего не протекло – и глубоко вздохнула. Нервы трепыхались, словно перед встречей с Дайгой. Там, внизу, ждало нечто похуже.
Темнота душила, такая непроницаемая, что я споткнулась, когда через десять футов лестница сменилась прямым туннелем. Я нащупала левую стену, прижалась к ней и скользнула вперед.
Если б ты видела, как я ползла по коридору лицом в эту самую стенку, ты сочла бы картину довольно идиотской. Вот только тебе не приходилось лихорадочно вспоминать, на какой высоте натянут шнур, который открывает западню, надеяться, что люк не стал шире с прошлого раза, и гадать, чем выпалит последняя плита-ловушка – огнем, пауками или всем сразу.
А еще там царил сраный мрак, так что ничего ты не увидела бы, хер тебе.
После двадцати футов, на протяжении которых я ощупывала, нажимала и молилась, я увидела едва заметное свечение в конце коридора. Черный прямоугольник с тоненькими гранями из желтого света. Я нашла дверную ручку, довольная, что все ловушки остались позади.
Дернула.
Услышала громкое «щелк!».
И только тогда вспомнила про пилу.
Темноту взрезала серебряная вспышка. По ушам ударил визг металла. Не сказать, что я шибко обрадовалась, шлепнувшись на задницу, но в момент, когда меня чуть не рассекло надвое крутящимся лезвием, это было охерительно кстати. Пришлось пригнуться и ждать целую вечность, пока оно не скрылось обратно в стене, разочарованно скрежетнув напоследок.
Я соскреблась с пола. Толкнула дверь. И в тусклом алхимическом свете увидела то, что стоило всей этой защиты.
В душном воздухе висел чад. Над голубым пламенем горелок бурлили пробирки и пузырьки; ядовитые смеси, перегоняясь, извергали сиреневый и зеленый пар. Вдоль стен выстроились верстаки, уставленные алхимическими приборами или погребенные под грудой разнообразных механизмов – сродни тем, что пытались меня прикончить.
Где не было инструментов или пробирок, лежало оружие. Штык-ружья, пистолеты, клинки – я даже не знала, для чего нужны некоторые, помимо грязного убийства людей – на стойках, в ящиках, в связках. И каждый дюйм металла, дерева, камня был покрыт едва мерцающими письменами на языке, на котором столетиями никто не говорил. Озаренная голубым светом алхимических свечей, не погасших ни разу за шесть лет, эта комната была одновременно мастерской, оружейным складом и – в перспективе – взрывной воронкой.
Не заметить стоящую посреди всего этого девушку – легче легкого. Твою ж мать, да я сама ее не замечала.
По крайней мере, пока мне в лицо не ткнулась ручница.
Я перевела взгляд с коротконосого дула на сжимающие рукоять бледные пальцы. Из-за прицела и огромных очков на меня настороженно взирали широко распахнутые темно-карие глаза. Пряди черных волос, выбившись из растрепанного пучка, из которого торчали писчие перья, обрамляли прелестное личико с поджатыми губами. При виде меня оно исказилось, следом дрогнули руки, и она направила оружие мне в сердце.
