– Лиетт, я…
– Почему? – Она шагнула ко мне, неуверенно, как по оскверненной земле. Может, так оно и было. – Каждое утро я просыпалась рядом с тобой и видела, как ты смотришь в окно. Каждый раз ты уходила, ни слова мне не сказав. Все, что у нас могло бы быть и чего нет. Все из-за него. Все до самого последнего кусочка можно было бы исправить, если бы ты убила его… но ты его отпустила.
На нее было больно смотреть, и я отвернулась. Еще больнее было то, как она смотрит на меня. Затем она потянулась, дрожа, словно хотела коснуться хрупкой вещи, обхватила искусными пальцами мои щеки и заставила посмотреть на себя. Что-то внутри меня сломалось.
– Почему? – снова спросила Лиетт.
Я не могла говорить. Горло перехватило. Ветер стал слишком громким.
Все уже было слишком.
– Скажи мне, – прошептала она. – Я вернулась, Сэл. Я буду продолжать возвращаться. Неважно, как это больно, неважно, сколько раз я проиграю, я буду возвращаться каждый раз, если ты только скажешь мне.
Меня словно ударили кулаком. Как будто словами она выбила из меня дух и я никак не могла вздохнуть.
– Скажи, как все наладить. – Она задыхалась, как бывает со сломанной машиной, когда уже ничего не починишь. – Скажи, что я должна сделать? Что я должна сказать? Должно быть что-то, что я могу сделать, чтобы все исправить, чтобы сделать тебя опять нормальной.
Оглядываясь назад, я уже знала, что ей ответить.
Оглядываясь назад, я бы сказала, что это… это похоже на нож, застрявший у меня в груди. Мне больно идти, дышать, больно, когда бьется сердце. Но я не могу его вытащить, я жила с ним так долго. Это единственное, что удерживает мою кровь. И если когда-нибудь его вытащат, я не знаю, останется ли что-нибудь во мне.
Оглядываясь назад, я бы сказала ей, что не знаю больше, что такое «нормальность». Не уверена, что когда-либо знала вообще.
– Сэл.
Оглядываясь назад, я уже знала ответ.
– Скажи мне.
Но тогда ее глаза были большими, расколотыми и полными слез…
– Пожалуйста.
Я промолчала.
Не произнесла ни слова, и она убрала руки от моего лица. Не произнесла ни слова, и она, повернувшись, пошла прочь. Я молча наблюдала, как она исчезает.
Когда ветер стих до шепота, я посмотрела на Нижеград.
Я села на холме и смотрела, как рушится фригольд, как один за другим гаснут его огни.
61
Высокая Башня
– А потом?
Глаза Сэл были прикованы к шраму на ладони. Она водила пальцем по всей его длине, все еще свежему и выпуклому, даже когда на нем наросла нежная кожица. Внезапно она глянула на Третту.
– А?
Третта сузила глаза.
– Потом что?
– Что потом что? – рассеянно спросила Сэл.
– Что случилось потом? – Голос Третты звучал менее доверчиво и более рассерженно. – Ты убила Враки, оставила Джинду в живых, смотрела, как был уничтожен Нижеград. Что было потом?
– О. – Сэл пожала плечами. – Ничего.
Третта стиснула зубы.
– Разве ничего?
– Ничего. – Сэл откинулась назад. – Я сидела на холме, пока не увидела подошедшего человека в синем мундире.
– Революционер, – уточнила Третта. – Что потом?
– А потом у меня перед носом была уйма оружия, цепи на запястьях и долгая поездка. – Она демонстративно вытянула руки, насколько позволяли наручники. – И вот мы здесь.
– Мы здесь? – Третта вернулась на место, согнувшись, словно ее пнули в живот. – Черт тебя раздери, ты издеваешься!
– Ну, а чего ты ожидала? – спросила Сэл.
– Я… не… – Третта наклонилась над столом, хмурясь, словно пыталась найти смысл в древесном узоре. – Что случилось с Вольнотворцом? Куда она ушла? Где Джинду Клинок? Что с остальными членами Заговора против Короны? Как начет Занзе Зверя?
Она с силой ухватилась за край стола.
– Что случилось с Кэвриком? – Сэл пожала плечами снова. – Ушел.
У Третты открылся рот, глаза округлились.
– Ушел?
– Исчез во время битвы. Возможно, сбежал. Или, может, Враки не оставил от него ничего, что можно было бы найти. В любом случае он ушел.
– Ушел? – Третта хотела крикнуть, но у нее не хватило дыхания. – Все не может так просто закончиться. Все это время, все разговоры, и ты…
– Не оправдала, да? – Сэл мрачно усмехнулась. – Ты вечно думаешь, что будет как в опере. Герои победили или хотя бы показательно умерли, и, вероятно, кто-то кого-то целует в финале.
Она подняла голову, окинула Третту оценивающим взглядом:
– Но на самом деле все происходит не так, верно?
Сэл снова посмотрела на свои руки, покрытые шрамами и грязью, с кровью и землей под ногтями. Она уставилась на них таким взглядом, словно ждала, что они ответят ей тем же и расскажут оставшуюся часть истории.
– Оперы все же лучше. Хорошо они заканчиваются или плохо, они заканчиваются. Тебе не нужно волноваться, что случилось или что еще может случиться. Неважно, сколько мертвых людей на сцене, занавес падает, и они снова живы. Но если ты по другую сторону занавеса…
Она сжала руки в кулаки, опустила их на стол и закрыла глаза.
– Все, что у тебя остается, это трупы.
Над столом повисло молчание.
Такое молчание воцаряется, когда падает клинок, когда в постели находят холодное тело, когда слово уже прозвучало и его не вернуть. На мгновение у Третты возникло искушение оставить все как есть, оставить в покое эту женщину и ее рассказ в этой комнате, и пойти напиться до состояния, когда она не будет слышать звуки выстрелов и падающих тел.
– Брехня.
Но ей еще предстояла работа.
– Брехня, – выплюнула Третта. – Ты думаешь, я тебе поверю?
– Ну, мне кажется, это было увлекательно.
– Когда я впервые увидела тебя, то решила, что ты просто скиталец, просто еще один убийца, – сказала Третта. – Но пока я слушала тебя, я думала, что в тебе может быть что-то больше, глубже, чем у тысячи убийц, бродящих по Шраму.
– А сейчас? – спросила Сэл.
– А сейчас я вижу и то и другое. – Она обвиняюще ткнула в Сэл пальцем. – Единственная разница между тобой и другими подонками, ползающими по земле, в том, что у твоей глубины нет дна. Нет ничего, чего бы ты не сделала, нет чести, которую бы ты не предала, нет никого, кого бы ты не убила, чтобы получить то, что ты хочешь. Твой фарс с признанием тому подтверждение, если там и есть хоть крупица правды.
– Что, хочешь сказать, я все выдумала просто так?
