Но все эти события были впереди, а в конце шестидесятых, точнее двадцать восьмого августа шестьдесят девятого года, произошло другое знаковое событие, ставшее очень важной ступенькой на моем пути. Я выиграл чемпионат мира среди юношей в Стокгольме, и не просто выиграл, а выиграл с большим отрывом за два тура до окончания турнира. Надо сказать, что добился я не только личного успеха, но и подарил стране звание, которое до этого времени она долгое время не имела. Были великие гроссмейстеры, чемпионы Европы и мира, прославленные мастера, но звание чемпиона мира среди юношей в Советском Союзе до меня удалось выиграть только Спасскому в пятьдесят пятом году. Символично, что сам юношеский мировой чемпионат начали проводить в год моего рождения, а первым чемпионом был югослав Борислав Ивков.
Я же получил этот титул на удивление легко, словно было у меня не одно, а несколько дыханий, и помню, что, уже зная о своей победе и титуле чемпиона, совершенно неожиданно сыграл вничью с кубинским шахматистом Диасом, значительно уступавшим мне в умениях. Эйфория от осознания собственного успеха была так велика, что острота мысли и серьезный настрой немного померкли. Впрочем, общей картины это никак не испортило.
А вот испортить мой успех, вернее, помешать тому, чтобы он случился, отчаянно пытался сын прославленного математика Демидовича – автора одного из лучших в истории учебников по математическому анализу. Учился этот странный человек в аспирантуре мехмата МГУ и занимал пост секретаря комсомольской организации факультета. Я шел к нему, не ожидая ни малейшего подвоха. Все, что мне нужно было, – росчерк пера на характеристике, которую уже подписали и председатель профсоюза, и декан факультета. Нахожу его в университете, представляюсь, знакомимся. Тут же спрашивает довольно сухо и резко:
– Какие у вас ко мне вопросы?
– Мне надо подписать характеристику.
– Почему я должен что-то подписывать?
– По положению, – спокойно отвечаю. – Вы подписываете характеристики студентам факультета, выезжающим за границу.
Смотрит на меня исподлобья и интересуется, ухмыляясь:
– И куда же вы едете?
– В Швецию.
Глаза у него округляются, и с нескрываемым раздражением в голосе он уточняет:
– А почему в Швецию?
– Там будет чемпионат мира по шахматам, в котором я принимаю участие.
Его лицо искажает гримаса, и следующий вопрос он буквально выплевывает мне в лицо:
– Студент первого курса едет в Швецию?
– Я еду на чемпионат мира. Был бы он в Болгарии – поехал бы в Болгарию, был бы в Америке – в Америку, но он в Швеции. – Развожу руками, пытаясь разрядить обстановку. Мол, просто занимаюсь своим делом, какие могут быть претензии. Но претензии, как оказалось, у него были, но не ко мне, а к своей собственной судьбе, которая в тот момент предстала перед ним в неприглядном виде. И, очевидно, разозлившись на несправедливость жизни и поддавшись разыгравшейся зависти, он объявил:
– Как странно – студент-первокурсник разъезжает по Швециям, а я – комсорг мехмата, аспирант МГУ – еще нигде не был. Не подпишу я вам ничего.
– Как не подпишете?
– Так. Не подпишу, и никуда не поедете! – торжественно заключил он и удалился, оставив меня буквально в оцепенении. Не то чтобы я испугался, что сорвется поездка, но я совершенно оторопел от неслыханного жлобства, которое мог себе позволить человек из интеллигентной семьи, носящий фамилию, которой должен был бы гордиться, а получалось так, что он, не стесняясь, позорил ее.
Ситуация моя тогда разрешилась благополучно. Вышестоящим инстанциям оказалось не важно мнение начальника, плавающего на мелководье. Но сколько же таких омерзительных типов водилось тогда в крупных и значимых прудах. В Москве и Ленинграде в то время при райкомах на комиссиях по выезду существовали специальные группы старых большевиков, которые могли пригласить на беседу любого выезжающего и с легкой душой завернуть ему характеристику. Не раз и не два эти товарищи не выпускали на важнейшие международные конференции крупных ученых и директоров завода из-за того, что те не могли ответить на вопросы, на которые не ответил бы ни один нормальный человек.
Знаковая история подобного характера произошла в семьдесят шестом году с Борисом Васильевичем Спасским, который в то время уже никому не нуждался в представлении. Он, носивший звание трехкратного чемпиона мира, представить себе не мог, что перед очередным турниром его пригласят на такую комиссию. Не знаю, было ли это чьим-то указанием или добросовестные большевики решили потрепать ему – человеку абсолютно аполитичному – нервы по собственной инициативе, но диалог в райкоме у него вышел следующий:
– Расскажите нам, пожалуйста, о ситуации в Лаосе, – медленно тянет председатель и пытливо щурится, скрестив руки на груди.
– В Лаосе? – переспрашивает Спасский. Он, конечно, знает, где находится Лаос, но о том, что там сейчас какая-то особая ситуация, не имеет ни малейшего представления.
– Да-да, в Лаосе, – подтверждает старичок с облезлой бороденкой и нетерпеливо постукивает карандашом по красному сукну президиума.
– А почему я должен что-то знать о Лаосе? Я еду в совершенно другую страну.
– Каждый советский человек обязан знать о том, что сегодня происходит в Лаосе, – напыщенно брызжет слюной председатель. Он краснеет, пыжится и щурится еще больше, язвительно спрашивая: – Может быть, вы даже не в курсе, кто в СССР Председатель Совета Министров?
Надо отметить, что председателем был тогда Алексей Николаевич Косыгин и не знать этого Спасский, конечно, не мог. Взыграла в нем гордость, или обида, или желание позлить неприятных людишек, но ответил он, явно не подумав о последствиях:
– У меня не было необходимости с ним встречаться. Имею полное право не знать.
Конечно, после такого выпада ему не могли не завернуть характеристику, но в поездку все же выпустили, как и меня в Швецию в шестьдесят девятом году. Не выпустили бы – потеряли бы звание чемпиона мира среди юношей.
Возвращался я с чемпионата окрыленный, полный радужных планов и уверенный в том, что успех откроет мне двери к любым турнирам, расширит горизонты, подарит новые возможности, которые просто обязаны были посыпаться со всех сторон. Однако мой старший, более опытный товарищ и к тому времени тренер Семен Абрамович Фурман, наблюдая мое бескрайнее счастье, разливающееся по купе поезда, в котором мы возвращались из Стокгольма, не мог не спустить меня с небес на Землю.
– Представляешь, как поздравления польются рекой? – добродушно поинтересовался он.
– Но ведь польются же.
– Конечно, Толя! Тебя буду чествовать, хвалить, благодарить, желать дальнейших успехов и крепко жать руку, но серьезных турниров сразу никто тебе не предложит.
– Почему?
– Потому что турниры заранее расписаны почти на год вперед. Ты хочешь влезть перед претендентами и чемпионами СССР, но так не получится.
