– Так ты в партизаны ушёл, чтоб на баушкиных харчах переждать, пока всё само утрясётся? – рассердился атаман. – Выкрадем атташе Лау, и дело с концом.
– Ага! Только Бритц утихомирился! Выкрадем, и он сожжёт весь континент!
– Значит, начнём с Бритца. Я не собираюсь сидеть здесь и давить брысок, как болотная кикимора.
– Иди-ка сам! Убей живореза!
– Он сверхчувствителен к диастимагии суидов. Я бы заставил его вырвать себе глаза и съесть.
– Кто бы тебя ещё подпустил. Да там на расстоянии выстрела – патруль с восприимчивостью к твоей магии не выше пяти из ста. Нет у нас управы на Кайнорта Бритца, хоть ты лопни. И к эквилибринту пути нет, пока живорез тут.
В этот миг я тронула Волкаша за плечо, и он расплескал чай от неожиданности.
– Я согласна.
И поймав ошарашенный взгляд, повторила:
– Я пойду к насекомым, я согласна.
– А ты случайно не лунатик? – усмехнулся Волкаш и протянул руку, приглашая к столу.
Двое изучали меня в свете танцующих брысок. Кажется, впервые за десять дней они разглядели во мне зверька сложнее амёбы. По новой некрасивой привычке я тряхнула волосами, чтобы занавесить лицо.
– Да ты позавчера еле ноги унесла от Баушки Мац, – напомнил Санчоус. – Что случилось?
– Подумала и передумала.
Волкаш медленно поднялся, стянул блестящие дредлоки в высокий хвост и с видом категорического несогласия выдавил:
– Хорошо.
Наутро мы втроём опять сидели в трейлере Баушки Мац. Она начищала золой оловянные бусины, подавала Чпуху, который нанизывал их обратно на лески, и наставляла:
– Пойдёшь к ним рабыней. Через три дня мы нападём, и твоё дело – запереть старших офицеров в штабе. Портал поломать, чтобы они выбраться не смогли. Там-то Волкаш их и прижмёт. Всех разом.
Я даже кивать боялась, чтобы не расплескать информацию.
– В лагере эзеров три контура, – пояснил Волкаш, – штабной в центре, за ним солдатский и складской. Они разделены барьерами из водяной плазмы. Плазмотроны охраняются, но ведь нам и не нужно, чтобы барьер отключился. Наоборот, ты сделаешь то, чего никто не ждёт. Как только мы прорвёмся – сломаешь замок на портале со стороны штаба. Маршалы окажутся в ловушке.
– Тогда они просто сами отключат барьерный плазмотрон, разве нет?
– Они не решатся, пока диастимаг-суид в штабе: если снять барьер целиком, весь лагерь обречён. Маршалы будут вынуждены остаться со мной внутри.
Мы какое-то время смотрели на бусины Баушки Мац, переваривая план. Вывести из строя замок не так уж и сложно: ломать – не строить. Но Волкаш выбрал меня не из-за близости к электронике. Штабной портал отпирался только изнутри, а это означало, что шпиону необходимо было внедриться в самый центр. Хилую девчонку, по словам атамана, скорее поселили бы в безопасном офицерском контуре.
– Маршалам на глаза не попадайся, – предостерёг Волкаш. – Особенно Бритцу. Умный он, скользкий. Ни слабостей, ни комплексов, зато недрёманное око и молекулярный нюх. Лучше эту мразь обходи стороной. Твоё дело маленькое: замок.
– А если меня выкинут к солдатне?
– Постарайся, чтобы не выкинули, – настояла Баушка Мац. – Любой ценой. У тебя в этом шансов поболе, чем у Волкаша. Или даже Чпуха.
Мы просидели до вечера. Всё время, пока Баушка Мац говорила об эзерах, пока увещевала и науськивала, а потом по дороге к землярке – Волкаш глядел на меня испытующе, заговаривал с опаской. Вдруг передумаю? Раньше, чтобы завладеть вниманием атамана, приходилось вставать на цыпочки и лепетать по два-три раза одно и то же, а теперь он сам искал мои глаза. Мы присели у земляркиной пасти. Куртка на атамане скрипнула: его одежда состояла из хрустящих кожаных лоскутов, сшитых по фигуре. Только вместо обычных швов лоскуты соединялись металлическими застёжками-молниями. Вдоль, поперёк, зигзагом или наискосок через всю спину. Смотрелось впечатляюще и дерзко. Волкаш мог прятать там потайные карманы и даже менять фасон.
Был тот самый сумеречный час, когда Алебастро не успел завалиться в болото, а Пламия уже вынырнула ему навстречу. На красном раздувшемся лике её сверкали жёлтые пятна.
– Слышала легенду об этой парочке? – спросил Волкаш, и я отрицательно мотнула головой. – Здесь рассказывают, что давным-давно Алебастро и Пламия были двойной звездой. Пламия – худенькой и золотистой. Они замечательно смотрелись вместе. Но однажды Алебастро увидел, как на холодной блуждающей планете появилась жизнь. Это были какие-то букашки. Они бы вскоре замёрзли, как это часто случается в космосе. Но Алебастро сжалился. Он оторвался от Пламии, чтобы изменить траекторию и стать солнцем для букашек. Пламия разгневалась: как он посмел! От злости она покраснела, от зависти распухла. Но, как ни старалась, так и не догнала Алебастро, чтобы отомстить за предательство. Всё потому, что Пламия была слепа и не видела, куда ей лететь. Тогда она придумала, как раздобыть глаза: она стала пухнуть всё сильней, и в конце концов взорвала одну планету на своём пути, а вскоре и вторую. Видишь? – он указал на пятна. – «Очи Пламии», это горят обломки планет, им уже несколько веков. С тех пор Пламия догоняет Алебастро по шажочку в год. Придёт время – миллиарды лет – и звезда распухнет так сильно, что поглотит Кармин. Отомстит за всё.
– А Кармин-то ей чем насолил?
– А те две планеты, которые глаза? Месть – она не для справедливости, Ула. А только чтобы сделать больно. Говорят ещё, если Пламия раздобудет себе рот – погубит ещё планету – то, возможно, им с Алебастро удастся поговорить.
И вдруг он меня поцеловал. Отрывисто и жёстко, будто ужалил.
– Горжусь, что в одном отряде с тобой, Ула.
Ошарашенная, не успела я и фокус поймать, как Волкаш уже удалялся прочь от землярки.
– Сегодня спи долго, – бросил на ходу. – Утром будь готова.
Спи долго… Волкаш не шёл у меня из головы. Теперь вместо того, чтобы спать, я лежала и думала: почувствовал ли он рубцы на моих губах? Должно быть, да. Шрамы ещё кровоточили от неосторожного прикосновения. От его поцелуя – от моего первого поцелуя – запомнились только жжение и привкус сукровицы. Ночевать он так и не вернулся.
* * *
Утром меня растолкал Чпух:
– Эй. Вставай, шпионка. Проспала восемь часов кряду! Там Баушка Мац тебя зовёт.
Он мял какие-то тряпки в тентаклях.
– Вот, – кинул их на постель. – Баушка выторговала у дюнкеров паучий гардеробчик. Может, убили в нём кого. Не тушуйся, постирано!
Я вскочила и расправила вещи. Боже, какое чудо. Белоснежная блуза, всего-то ничего велика. Бурое пятнышко на воротнике едва заметно: Мац бережно выводила его. Холодной водой. И шёлковая иссиня-чёрная юбка в пол. Я выгнала Чпуха из землярки, заперлась и потратила целый час на песочные ванны и зубные порошки, чтобы привести себя в порядок. Такие шелка следовало надевать только на чистое тело. Только свежие локоны имели право ниспадать на плечи блузы. В этом наряде предстояло идти в наступление. Это был мой особенный мундир.
