Вывалив содержимое брезентовых мешков на перепачканный маслом пол, грабители наскоро разложили деньги на пять пачек, примерно по триста пятьдесят тысяч долларов в затертых купюрах в каждой, и спустя пять минут разбежались. Чистая работа.
Возвращаясь из Коннектикута к себе в Манхэттен. Джек почувствовал странную перемену настроения. Возможно, виной тому был вдруг поваливший снег. Но ощущение было действительно совершенно новое. Джек не удивился бы, если бы это был очередной приступ тоски или печали, потому что после смерти Дженни прошло всего семнадцать дней. Но чувство, с каждой минутой нараставшее в нем, было абсолютно иным. Это было чувство вины. Лежавшие в багажнике украденные деньги давили на его совесть, словно он совершил первую в жизни кражу.
Ни разу за все восемь лет, насыщенных до мелочей продуманными и успешно осуществленными ограблениями, некоторые из которых были даже крупнее, чем нападение на бронефургон, не испытывал он ни малейшего угрызения совести. Он чувствовал себя справедливым мстителем. А сейчас вдруг впервые почувствовал себя преступником.
Чем ближе он приближался к Манхэттену, тем острее ощущал свою вину. Это чувство обволакивало его, словно липкая бумажная лента, и, как он ни старался стряхнуть его, оно не уходило.
Снег повалил гуще. Мысли в голове Джека закружились, словно снежинки, подхваченные ледяным ветром, и он вдруг осознал, что это чувство не случайно, оно накапливалось в нем давно, проявляясь первоначально как неудовлетворенность, преследовавшая его в последние месяцы. Разочарование впервые дало о себе знать в минувшем октябре после ограбления ювелирного магазина. Теперь он понимал, что именно тогда ему следовало бы обратить внимание на свои эмоции. Возможно, теперь он не мучился бы так сильно и не вынужден был бы разрывать завалы в памяти, пытаясь докопаться до корня проблемы. К своему немалому удивлению, Джек обнаружил, что последний раз получил удовольствие от работы позапрошлым летом, провернув дельце в округе Марин, к северу от Сан-Франциско.
Обычно Джек работал только в восточных районах, чтобы быть поближе к Дженни, но его приятель Бренч Поллард, тот самый, с которым они только что взяли бронефургон, обосновался на некоторое время в Калифорнии, где однажды и вышел на Аврила Мак-Аллистера. Этот промышленник имел состояние в двести миллионов долларов и жил в своем имении за каменными стенами под охраной электронной системы безопасности и сторожевых псов. Из различных источников Бренчу удалось установить, что Мак-Аллистер собирает редкие марки и монеты, исключительно привлекательный для похищения товар, который легко сбыть. Кроме того, трижды в году Мак-Аллистер ездит играть в казино в Лас-Вегас, где обычно оставляет по четверти миллиона за поездку, но иногда и срывает крупный куш. Выигрыш он всегда получает наличными, чтобы не платить налога, и часть этих денег наверняка хранит в своем особняке. Бренч нуждался в Джеке как в опытном организаторе и специалисте по электронике, а Джеку хотелось чего-то новенького, и, взяв в сообщники еще одного человека, они провернули это дело.
Проникнуть за стену усадьбы, а потом и в дом им, благодаря скрупулезному планированию операции, удалось довольно легко. У них с собой было электронное прослушивающее устройство, способное улавливать тихие щелчки механизма сейфа и облегчающее подбор цифр кодовой комбинации, а для подстраховки сообщники прихватили и полный комплект инструментов для взлома да еще и пластиковую взрывчатку в придачу. Но их ожидало разочарование: дело было в том, что у Аврила Мак-Аллистера в доме стоял не просто сейф, а настоящая банковская стальная камера, причем промышленник был настолько уверен в ее надежности, что даже не потрудился как-то замаскировать ее, а просто замуровал в стену огромной комнаты отдыха. Прослушивающее устройство Джека оказалось недостаточно чувствительным, чтобы уловить пощелкивание тумблеров сквозь нержавеющую сталь толщиной двадцать дюймов, а взрывчаткой такую махину было не взять, не говоря уже о наборе инструментов «медвежатника» — об этом смешно было даже подумать.
Так что они остались без марок и монет, утешившись столовым серебром, несколькими редкими фолиантами и драгоценностями супруги фабриканта, легкомысленно не спрятанными в сейф, да еще всякой мелочью, на общую сумму в 60 тысяч долларов, что было гораздо меньше того, на что они рассчитывали, хотя не так уж и плохо.
Несмотря на фиаско, Джек решил сделать перерыв в работе. Пару дней они с Бренчем вялились на калифорнийском солнце, посмеиваясь над своей неудачей, а потом Джек решил рискнуть своей долей в игорных заведениях Рино. Спустя сутки он уже имел в кармане 107 тысяч 455 долларов и в прекрасном расположении духа укатил в Нью-Йорк, на свидание с Дженни, снова взяв напрокат машину по фальшивому удостоверению.
И теперь, возвращаясь спустя восемнадцать месяцев в Манхэттен из Коннектикута, Джек понял, что, как ни парадоксально, но та неудачная попытка поживиться в особняке Мак-Аллистера была последним делом, доставившим ему удовлетворение. С этого момента и началось его перевоплощение из законченного злодея в кающегося грешника.
Но почему? Что обусловило эту метаморфозу? Что питает это новое чувство? Ответа на эти вопросы Джек не знал.
Он знал только, что больше не способен думать о себе как о сентиментальном бандите-романтике, мстящем за несправедливое отношение общества к нему самому и его любимой жене. Теперь он был обычным вором, который восемь лет обманывал сам себя, живя без всякой цели, никому не нужный. От этой мысли Джеку стало муторно. Возвращаться в пустую квартиру не хотелось, и он кружил по улочкам Манхэттена, пока не очутился на 5-й авеню, возле собора Святого Патрика.
Здесь он импульсивно прижался к тротуару, остановился в неположенном месте, вылез из машины, обошел ее, открыл багажник и взял из пластикового мешка для мусора шесть пачек двадцатидолларовых банкнотов.
Оставлять машину в запрещенном для стоянки месте, да еще с кучей украденных денег, оборудованием для взлома сейфов и оружием в багажнике было непростительной глупостью. Если бы сейчас полицейский, решивший его оштрафовать, заподозрил неладное и осмотрел автомобиль, Джеку настал бы конец. Но ему было на все наплевать. Он был как бы мертвецом, чудом передвигающим ноги, как Дженни, мертвая женщина, которая все же дышала.
Хотя Джек и не был католиком, он потянул на себя одну из окованных бронзой дверей собора, вошел внутрь, в неф
[13]
, где в этот поздний час несколько человек в первых рядах склонились в молитве и какой-то старик зажигал свечу за упокой чьей-то души, постоял немного, глядя на изящный балдахин над алтарем, потом достал из кармана пачки денег, разорвал на них упаковку и засунул деньги в ящик для пожертвований — столь же спокойно, как если бы он выбрасывал мусор в контейнер.
Выйдя вновь на улицу, он вдруг остановился на гранитных ступенях лестницы и с удивлением огляделся вокруг: что-то изменилось в ночной 5-й авеню. Все так же лениво кружились в морозном воздухе крупные снежинки, высвечиваемые сиянием фонарей и фарами машин на проезжей части, но город внезапно обрел тот ореол таинственности, шарма и блеска, который Джек всегда ощущал в нем до того, как очутился в Центральной Америке, и почему-то перестал замечать, вернувшись оттуда. Город сейчас казался ему чище, чем в последние годы, а воздух свежее.
