Ли Чен протянул Джулии стакан виски.
– Хлебни.
– Не хочу. Вот увидишь, полегчает, – убеждал Клинт. Джулия схватила стакан, выпила двумя глотками и сунула в руки Ли.
– Я еще налью, – предложил он.
– Спасибо.
С дивана донесся голос Джекки Джекса:
– Вы на меня в суд не подадите?
Джулия уже не испытывала к гипнотизеру никакой симпатии. Она презирала его точно так же, как и при первой встрече в Лас-Вегасе, когда Джекки обратился к ним со своей нуждой. С какой бы радостью Джулия проломила ему башку! Она и сама понимала, что злиться на фокусника нелепо: в исчезновении Бобби его вины нет. И все же у нее чесались руки. В ней опять говорила вспыльчивость. Джулия знала за собой этот грех, мучилась из-за него, но ничего не могла с собой поделать. То ли вспыльчивость сидела у нее в генах, то ли, как подозревает Бобби, приступы ярости стали нападать на нее с тех пор, как выродок-наркоман жестоко расправился с ее матерью. Как бы то ни было, даже Бобби, который души в ней не чаял, эту черту ее характера не одобрял. И Джулия, мысленно обращаясь то к Бобби, то к Богу, дала зарок: “Слушай, Бобби, и Ты, Господи, тоже слушай. Если все кончится благополучно, если Бобби вернется, я больше никогда так не буду. И мысли не допущу о том, чтобы проломить Джекки голову. И не только Джекки – никому. Я стану совсем другой, честное слово. Лишь бы Бобби вернулся живой и невредимый”.
* * *
Снова пляж, только песок тут не черный, а белый. В жидких вечерних сумерках от него исходит бледное свечение. Справа и слева песчаный берег теряется в рыхлом тумане. Дождя нет. Погода здесь гораздо холоднее, чем на Пуналуу.
От студеного промозглого воздуха Бобби забил озноб.
– Где мы?
– Что-то не пойму, – сказал Фрэнк. – Кажется, где-то на полуострове Монтеррей <Полуостров в Западной Калифорнии.>.
Вдали по шоссе промчалась машина.
– Это, наверно, шоссе между Карлмелом и Пеббл-Бич, – догадался Фрэнк. – Знаешь его?
– Знаю.
– Люблю этот полуостров. Вон там, на юге, – Биг-Сур. В здешних местах мне тоже приходилось останавливаться. Славное было время. Правда.., длилось оно недолго.
В тумане голоса звучали необычно, глуховато. Как все-таки здорово, когда под ногами твердая земля! Наконец-то Бобби на своей планете, в своей стране, в своем штате. Вот только туман мешает: не на чем глазу остановиться. Эта белая бесформица – тот же хаос, а неразберихой Бобби сыт по горло, до конца жизни будет отплевываться.
– Кстати, только что на Гавайях ты порывался улизнуть от Золта, – напомнил Фрэнк. – Так вот, можешь не беспокоиться. Мы от него оторвались еще в Киото или на Фудзияме.
– Ну, раз он по нашему следу до агентства не доберется, давай скорее вернемся к нашим.
– Бобби, я не могу...
– Переноситься куда захочешь? Слышал уже. Тоже мне новость. Только знаешь, что я тебе скажу? Хоть тебе и невдомек, а твое подсознание прекрасно умеет управлять твоими передвижениями.
– Ничего подобного! Я...
– Да, умеет. Вернулся же ты за мной в кратер. Ты сам говорил, что готов бежать от этого места без оглядки. А за мной вернулся. Не бросил меня там, как перекладину от кровати.
– Чистая случайность.
– Уж и случайность. Мрак.
Светлячки. Полет.
* * *
Из стены раздалось красивое тоненькое “бим-бом”, и все в интернате узнали, что без десяти минут ужин.
Дерек уже вышел из комнаты, а Томас только вставал с кресла. Дерек любит покушать. Конечно, покушать все любят, но Дерек любит за троих.
Пока Томас доковылял до двери, Дерек быстро-быстро своей смешной походочкой дошел по коридору почти до самой столовой. В дверях Томас обернулся.
За окном стояла темнота.
Томас не любил темноту за окном. Когда в мире не оставалось света, он обычно задергивал шторы. Но сейчас он уже собрался на ужин, как вдруг подумал: надо проверить, где Беда. И стал проверять. А чтобы мысленной ниточке было легче пробираться через ночь, лучше в эту ночь смотреть.
Беда была еще далеко, и Томас ее не нашел. Но, пока не пришло время ужинать и Общаться, он решил попробовать еще раз. Он устремился в окно, в большую темноту – туда, где он когда-то повстречал Беду. Ниточка разматывалась, разматывалась, добралась до того места – и точно: Беда там. Томас ее сразу почувствовал и понял, что она его тоже чувствует. Он вспомнил, как зеленая жаба проглотила ползунка, и полетел обратно, чтобы жаба своим быстрым языком не успела его схватить.
Он уж и сам не знал, радоваться ему или бояться, что Беда вернулась. Когда она пропала, Томас обрадовался: может, она ушла надолго. И все-таки ему было немножко страшно: неизвестно же, куда она ушла.
И вот она вернулась.
Томас стоял в дверях и думал.
Потом он пошел кушать. На ужин был жареный цыпленок. И жареная картошка. И морковка с зеленым горошком. И шинкованная капуста. И домашний хлеб. Говорили, что на сладкое будет шоколадное пирожное и мороженое, но кто говорил-то? Глупые. А они и перепутать могут. Все блюда очень аппетитно пахли, все были красивые и вкусные. Но Томас сидел и думал: “А когда жаба ела ползучка, то каким он ей казался на вкус?” И от этой мысли у него пропадал аппетит.
* * *
Словно два мячика, связанные одной веревочкой, Бобби и Фрэнк перелетали с места на место. Заброшенный земельный участок в Лас-Вегасе, по которому зябкий ветер гонял шары перекати-поля, – по словам Фрэнка, тут прежде стоял дом, где ему случалось останавливаться. Бревенчатая хижина на заснеженном склоне, куда они перенеслись при первой телепортации. Снова кладбище в Санта-Барбаре. Площадка на верху ацтекской пирамиды, вокруг которой сомкнулся непроходимый тропический лес, а во влажном ночном воздухе слышалось гудение комаров и крики неведомых животных. Бобби не сразу понял, на какую высоту их занесло, и чуть не загремел вниз. И наконец – агентство “Дакота и Дакота”.
Последние лихорадочные минуты путешествия – прыг-скок с места на место, все чаще, чаще, чаще – вызвали у Бобби такое замешательство, что, материализовавшись в углу своего кабинета, он только растерянно хлопал глазами: куда это он попал? Что теперь делать? А когда наконец до него дошло, где он, мгновенно вырвал руку из пальцев Фрэнка и крикнул:
– Стой! Стой, говорю!
Но услышать его было уже некому. Фрэнк исчез, В тот же миг Джулия бросилась к мужу. От ее крепких объятий заныли ребра. Бобби тоже стиснул ее и, даже не успев отдышаться, осыпал поцелуями. Боже, как славно пахнут ее волосы, как благоухает кожа! Нежнее прежнего. Никогда еще ее глаза не горели так ярко, никогда еще не казались такими прекрасными.
Сдержанный Клинт, который обычно не грешил панибратством, положил руку на плечо шефа.
