С Кшиштофом Кесьлёвским, 1995 г.
— А критики?
— Критики… нет, был запрет вообще положительных рецензий на эту картину. Меня предупредили уже: в ЦК картина не понравилась, но она была результатом совместного производства с немцами и американцами, и поэтому они не могли здесь ничего сделать.
— Порезать не могли?
— Не могли, негатив был, и картина победила на Венецианском фестивале, так что это было неудобно для властей. Но их это раздражало, потому что там была очень тонкая аллюзия с Катынью, и это невероятно раздражало власти. Там просто есть эксгумация, и я сделал такую сцену, которая напоминает фотографии из Катыни. Только фотографии. Это как будто могилы людей, которых немцы убили. Картина называлась «Год спокойного солнца». И она должна была быть представлена как польский кандидат на «Оскар», но, кажется, Ярузельский сам посмотрел картину, еще на видеокассете, и запретил — сказал, что Польша вообще не будет участвовать в «Оскарах». Мне было жаль… в тот год я имел очень большие шансы, там были американские сопродюсеры, которые тоже могли повлиять, но не удалось.
— А в Венецию выдвигали американцы?
— Немцы. Польша сначала не была против. Для Ярузельского, для его правительства было очень важным то, что называли нормализацией, чтобы показать, что в стране все в порядке, все спокойно, можно уже забыть…
— То есть они за вашу победу ухватились?
— Да, ухватились, а потом их это раздражало.
— Если вернуться в середину 50-х годов, когда Вайда снимал фильмы, которые вошли в мировую классику. Ему мешали?
— Конечно, мешали. Давили, вырезали кадры. Это всегда была такая борьба, мы даже гордились, если что-то вырезали — значит, мы дошли до границы.
А если ничего не вырезали — значит, картина конформистская. Это, конечно, шутка, но мы так смеялись. И Вайда в одной из своих картин — «Не виноватые волшебники», кажется так она называлась, или «Невинные чародеи» — снял очень провокационную сцену, которую, конечно, цензура с криком вырезала. Он заранее знал, что этой сцены не будет, но зато все остальное уже пропустили, не заметили.
— Эта сцена была — рассказывал кто-то — из истории про советского художника в Киеве, который очень любил продавать государству свои картины. И когда художественная комиссия заседала, постоянно на его картинах была, например, где-то в углу картины нарисована совершенно не имеющая отношения к картине собачка. Он рисовал эту собачку осознанно. После чего худсовет просил его закрасить собачку и больше никаких претензий к картине не имел.
— Это чуть-чуть похоже, только было гораздо больше, чем собачка. Там ночью пьяные молодые люди проходили мимо кладбища, а кто-то там показывал им могилы и говорил: «Вот, они украли наших покойных: они все были в Армии Крайовой, а здесь написано Армия Людова. Они украли наших предков». Ну, конечно, это все было вырезано.
— И потом это не восстановили?
— Нет, никогда.
— Но ему работать не мешали?
— Мешали, но никогда не было такого, чтобы все запретить. Ну вы знаете, всегда было все-таки уважение к искусству, в Польше с XIX века осталось, что искусство — это основа нашей идентичности. Не будет искусства — не будет Польши.
На съемках фильма «Год спокойного солнца» с актерами Майей Коморовской и Скоттом Уилсоном, исполнителями главных ролей, 1985 г.
— А при этом были другие деятели искусства, которые служили власти верно?
— Не так много и не слишком хорошие. Самое важное, что не было талантливых, не было великих. Был, например, Ивашкевич
[19], который разрешал власти использовать свое имя, но…
— Тоже не написал ничего такого, за что было бы стыдно?
— Нет, нет. Но есть его эпопея о революции в Украине, по ней даже сняли телевизионный сериал, довольно достойный. Правда, у него были позорные стихи в сталинские времена, это правда, и он этого очень стыдился.
— А Реймонд в какие годы писал?
— Реймонд — это до Первой мировой войны.
— Так вот получается, что польские деятели искусства в этом смысле очень сильно отличались от советских, когда много действительно великих представителей…
— Да. К счастью, этого у нас практически не было совсем. А партийные писатели все-таки были плохими писателями. Был такой момент в 60-е, в 70-е годы, когда один раз появился министр культуры, который был прекрасно образованным, толковым и мудрым человеком, но, я бы сказал, глубоко циничным. Бывший католик. С итальянской фамилией Вильгельми. Он заметил правильно, что партия потеряла ведущую роль в культуре, и пробовал это вернуть. Говорил, что Шостакович, Прокофьев стали великими, потому что это она, партия, сделала их великими. Да, это правда, что партия их поддерживала, помогала, посылала за границу.
— Но, в случае с Шостаковичем, и травила тоже.
— Ну и травила, конечно. И с Прокофьевым тоже так было. Так что, с одной стороны, он это заметил и обещал партии, что он, Вильгельми, вернет партии эту роль. Он начал преследовать популярных оппозиционных писателей, но вытащил по-настоящему великого, о котором просто мир чуть-чуть забыл, и надеялся, что он доведет его до Нобелевской премии. Но не успел.
— Ивашкевича?
— Нет. Ивашкевич этого хотел бы, но Ивашкевич был слишком связан с властью. Это был автор исторических произведений, человек из Харбина, а вообще-то поляк, который родился в Китае, многие годы прожил в Тибете — Теодор Парницкий
[20]. Абсолютно первого уровня писатель.
— Он и сейчас остался в мировой литературе.
— Конечно. Но он не мог бы добиться лучшей позиции, если бы его поддержали, прежде всего если бы кто-то снял картину. Снята была одна очень хорошая телевизионная картина на основе его романа, но этого недостаточно, надо было бы снять большую картину. И это планировал министр, он думал, что добьется этого.
— Он не успел долго пробыть министром?
— Да, произошел несчастный случай, просто невероятно — разбился самолет, когда он возвращался из Болгарии, чтобы получить номинацию. Он был заместителем министра культуры без министра культуры — министра долго не было. Партия его тоже боялась — он был слишком интеллигентным. Они ему не доверяли. И правильно.
