Она шагнула к нему, взяла за руку.
— Она захочет получить все, до последнего цента.
Улыбнувшись, Эми, уже в новом контексте, повторила сказанное ранее:
— Не все. Мы с тобой останемся прежними.
Глава 35
Оторванные конечности, обезглавленное тело, безглазая голова и выковырянные глаза куклы Лунная девушка аккуратно разложила на столе рядом с подносом, на котором принесла ленч.
Пигги по ходу отрывания рук-ног и обезглавливания никоим образом не показывает, что замечает, чем занята мать. И теперь она игнорирует обломки.
Харроу подозревает, что на этот раз Пигги перехитрила мать. Вместо того чтобы надеть тщательно расшитое платье на любимую куклу, возможно, она обрядила в него самую нелюбимую.
Это маленькая победа, но в жизни этого ребенка других просто не может быть.
Если Лунная девушка поймет, что ее обвели вокруг пальца, Пигги придется дорого за это заплатить. Харроу видит, что даже теперь эта женщина с трудом подавляет ярость, вызванную безразличием дочери к уничтожению ее куклы.
Как и у Харроу, в Лунной девушке сочетаются холодный разум машины и тело, идеальное по форме и функциональным возможностям, но, если Харроу понимает и контролирует свои эмоции, Лунная девушка лишь притворяется, что ей это под силу.
Спектр ее эмоций ограничен злостью, ненавистью, завистью, жадностью, плотским желанием и любовью к себе. Харроу не уверен, осознает ли она свою ограниченность или думает, что это полный набор.
И пусть железный контроль над собой ей недоступен, она убеждена, что становится сильнее, подавляя свои эмоции. Чем дольше злость и ненависть не имеют выхода или выход их ограничен, тем чище и мощнее они становятся, пока не превращаются в эликсир, эффективнее которого не изготовить и волшебнику.
Она сидит у стола. Смотрит на дочь, и хотя ее копящаяся ненависть смертельно опасна, она еще не готова нанести решающий удар. Она подождет эту ночь и следующий день… осталось совсем недолго… и уж тогда убьет всех, кого хочет убить больше всего.
— Я купила картофельный салат специально для тебя, Пигги.
Лезвия света, которые проникают сквозь щели, более уже не золотые, а мутно-оранжевые. Граненая ваза потемнела. Сияние над головой Пигги исчезло.
Эти тонкие дротики оранжевого солнечного света теперь только касаются деревянных поверхностей мебели, декоративной подушки, картины (морской пейзаж) на стене.
И тем не менее благодаря какому-то занятному механизму мягкого отражения свет этот поблескивает в углах полутемной комнаты, в стеклянных бусинах абажура торшера, который стоит у дальней стороны кровати ребенка, в стеклянной ручке двери стенного шкафа.
— Пигги?
— Хорошо.
— Картофельный салат.
— Хорошо.
— Я жду.
— Я съела два печенья.
— Печенья недостаточно.
— И сэндвич.
— Почему ты так поступаешь со мной?
Пигги молчит.
— Ты неблагодарная.
— Я сыта.
— Съешь картофельный салат.
— Хорошо.
— Когда?
— Позже, — отвечает Пигги.
— Нет. Теперь.
— Хороню.
— Мало говорить «хорошо». Съешь.
Ребенок молчит, но не тянется к контейнеру с картофельным салатом.
С брильянтами, темнеющими на шее и запястье, несмотря на яркий свет настольной лампы. Лунная девушка поднимается со стула, хватает контейнер с картофельным салатом, швыряет его.
Контейнер ударяется о стену, раскрывается, салат пачкает стену, разлетается по полу.
Яркие слезы стоят в глазах Пигти, мокрые щеки сверкают.
— Убери все.
— Хорошо.
Лунная девушка берет со стола останки куклы, швыряет через комнату. Та же участь постигает и раскрытый пакет печенья.
— Чтоб не осталось ни единого пятнышка или крошки.
— Хорошо.
— И нечего тут плакать, маленькая, толстая уродина.
Лунная девушка разворачивается и широкими шагами выходит из комнаты, несомненно, для того, чтобы провести пару часов в компании очищающих косметических средств и смягчающих кожу лица и тела лосьонов. После этого ритуала настроение у нее обычно улучшается.
Сидя на подлокотнике кресла, Харроу наблюдает за ребенком. Вроде бы смотреть не на что, но есть в девочке некая загадочность, которая интригует его, и почему-то ему кажется, что загадочного в дочери Лунной девушки даже больше, чем в матери со всем ее безумием.
Пигги с минуту сидит не шевелясь.
Слезы, будто такие же летучие, как спирт, исчезают со щек. Очень быстро и глаза становятся сухими.
Она открывает оставшийся пакет с картофельными чипсами, кладет один в рот. Потом второй. Третий. Медленно съедает все.
Вытерев пальцы бумажной салфеткой, отталкивает поднос, берет куклу, над платьем которой работала, когда ее мать и Харроу вошли в комнату. Держит ее в руках, ничего с ней не делает, только смотрит на лицо.
Странная мысль приходит к нему: а вдруг Пигги, туповатая, простушка Пигги, единственная из всех знакомых ему людей — именно такая, какой он ее видит, и потому кажется столь загадочной.
И вот тут, неожиданно, лицо девочки трансформируется, становится чуть ли не прекрасным. Как это происходит, Харроу по-прежнему не понимает.
Снаружи от смертельно раненного дня остается только кровавый свет, которому не хватает сил для того, чтобы проникнуть в комнату через щели в ставнях. Так что освещает ее только настольная лампа.
И тем не менее огоньки продолжают поблескивать в стеклянных бусинах торшера, который стоит в самом темном углу, в стеклянной ручке двери стенного шкафа, он тоже достаточно далеко от стола, в золоченых листьях резной картинной рамы, в оконном стекле, которое не может отражать свет настольной лампы.
У Харроу возникает ощущение, что, кроме него и ребенка, в комнате есть кто-то еще, но, разумеется, они тут вдвоем.
Пигги не начинает прибираться в присутствии Харроу. Таким делом она может заниматься, только оставаясь одна.
Он поднимается с подлокотника, еще какие-то мгновения смотрит на девочку, идет к двери, поворачивается, снова смотрит.
Он редко говорит что-нибудь ребенку. Еще реже Пигги говорит с ним.
Внезапно выражение лица девочки вызывает у него такой приступ ярости, что он уложил бы ее на пол крепким ударом кулака, если б не держал эмоции под абсолютным контролем.
Не глядя на Харроу, Пигги говорит: «До свидания», — и он вдруг обнаруживает себя в коридоре, запирающим дверь.
