— Мы пришли на несколько минут раньше, давай прогуляемся.
Через пять минут мы снова подошли к воротам и нажали кнопку звонка. На этот раз засов загудел, и железные ворота открылись. У меня в сознании мелькнула сцена четырехлетней давности, когда Эдвард Ли Ховард нажал эту же кнопку и завершил таким образом свой успешный побег от ФБР из Альбукерке в Советский Союз.
Мы с Гэсом прошли ярдов двадцать по расчищенной от снега дорожке ко входу в посольство где нас встретил советский представитель и провел в защищенное помещение на первом этаже. Там нас ждали Красильников, Никитенко и еще один работник КГБ, который представился как Виктор из контрразведывательного подразделения ПГУ.
Защищенная комната представляла собой практически комнату в комнате. Было заметно, что ее отделывал какой-то мастер, потолок и стены были покрыты звукопоглощающими плитками, на стенах несколько небрежно висели шторы. Я предполагал, что комната была заполнена «белым» электронным шумом, который генерировался за акустическими плитками, но с определенностью этого сказать не мог. В комнате было два дивана и несколько стульев вокруг невысокого круглого стола, на котором стояли закуски, от салями и салата до соленых огурцов и сыра. На приставном столике стояли пол-литровые бутылки «Столичной».
Русские, похоже, хотели получить представление о нашей новой команде. Мы, со своей стороны, были заинтересованы в том же. Располагаясь на диване, я подумал о секретах, которыми были набиты головы сидевших напротив нас в этой тесной комнате людей.
Красильников являлся как будто живым воплощением образа мастер-шпиона Карлы из шпионской серии Ле Карре. В Лэнгли это был почти мистический образ. Он выходил на сцену на заключительной стадии каждого провала. Появлялся в комнате, где находился задержанный американский разведчик, и вел почти светский разговор с попавшим в засаду американцем. В досье я видел фотографию Красильникова, но она была старой и ничем не напоминала сидевшего передо мной человека. Красильников походил на доброго русского дедушку, а не на человека, который дни и ночи занимался тем, что отправлял на казнь наших агентов и пытался выводить нас из равновесия, посылая к нам непрерывный поток фальшивых «добровольцев».
Глядя на мягкое, морщинистое лицо Красильникова, окруженное пышной седой шевелюрой, было трудно угадать в нем человека, который за последние четыре года пресек столько наших операций. Я должен был сделать над собой усилие, чтобы представить, как он допрашивает наших агентов: Толкачёва, Воронцова, Полещука, Вареника и всех других, прежде чем их увели в темный подвал на встречу с палачом КГБ.
Леонид Никитенко, крупный, полный жизненных сил мужчина с бочкообразной грудью, был похож на медведя. С первого момента, когда он протянул свою руку для рукопожатия, стало ясно, что он любит драму шпионажа, и не оставалось сомнения в том, что перед нами ее мастер. В этой тайной вселенной он чувствовал себя как дома, и ему нравился каждый момент, проведенный с нами в тесной звуконепроницаемой комнате с закусками и «Столичной». Он был как актер на сцене, который играл роль, написанную им же самим для себя.
Как начальник Первого отдела Управления «К» ПГУ Никитенко отвечал за глобальные контрразведывательные операции КГБ по американским объектам. Его последним зарубежным назначением был пост резидента КГБ в Лондоне, откуда в 1984 году он был выдворен в результате тщательно спланированных шагов британской разведки. В результате во главе лондонской резидентуры поставили давнего агента Ми-6 Олега Гордиевского. Последний все еще был убежден, что именно Никитенко стоял за его провалом, когда в мае 1985 года он был отозван в Москву, допрошен и неожиданно освобожден. Я думал, во что побег Гордиевского обошелся Красильникову.
У русских, похоже, не было какой-то специальной повестки встречи. Пожалуй, самым примечательным было, что никто даже не затрагивал то, что было у всех на уме, — отступление советской империи. Это был слон в комнате, о котором никто не решался заговорить. Никто не упоминал выборы в Польше, Берлинскую стену или то, что в тот момент происходило в Праге. Сидевшие напротив нас офицеры КГБ, видимо, были так же, как и мы, ошарашены тем, что происходило в Восточной Европе, но они не собирались делиться своими чувствами с ЦРУ.
Представители КГБ сразу же приступили к делу, задав вопрос об одном из перебежчиков, который пришел к нам в прошлом году. Наш ответ был стандартным: «Ваш г-н “Икс” в полном порядке, он живет вне страны, в которой находился в последней служебной командировке. Он пользуется полной свободой передвижений и самостоятельностью. У него нет желания встречаться с представителями советских властей». В переводе эта фраза всегда звучала одинаково: «Он у нас, но не хочет, чтобы это было открытым. И он не желает с вами встречаться».
После нескольких тостов я затронул старый и политически деликатный вопрос. Как мы будем выходить из тупика в отношении нового здания нашего посольства в Москве? Работа над проектом затормозилась на несколько лет, пока американские специалисты по вопросам безопасности пытались определить, насколько напичкано это здание подслушивающими устройствами КГБ. К настоящему времени оно становилось самым дорогим зданием в мире для такого размера. Если взять первоначальные затраты по проекту, добавить к ним расходы КГБ на установку подслушивающих устройств и наши защитные меры, то стоимость получалась феноменальной. Целые части здания были демонтированы и отправлены в Соединенные Штаты дипломатическим грузом для исследования. Посольство стояло незаселенным, и конца этому противостоянию не было видно.
Красильников ответил на мой вопрос.
— Здание вашего посольства в настоящее время абсолютно безопасно, — сказал он, осторожно подбирая слова. — Вы можете немедленно вселяться и не беспокоиться в отношении обеспечения безопасности.
— Вы хотите сказать, что сейчас в посольстве нет никаких устройств? — спросил я.
— Я хочу сказать, что в посольстве нет ничего такого, что вызывало бы ваше беспокойство.
— Хочу уточнить. Как я понимаю, вы говорите, что если раньше и были какие-то намерения по проникновению в наше посольство, то эти планы не были осуществлены. Вы это хотели сказать?
— Думаю, что вы сделали правильный вывод. Главное заключается в том, что в настоящее время ваше посольство абсолютно безопасно.
— И мы просто можем прямо сейчас туда въехать? — спросил я полушутя.
Красильников улыбнулся в ответ.
— Вы должны решать это сами. И такое решение будет правильным.
— Мы передадим ваши комментарии, — ответил я нейтрально. Мой инстинкт подсказывал мне отбросить высказывания Красильникова, но где-то в глубине души я знал, что он, вероятно, говорил правду. Где-то на этапе между принятием решения о проникновении в наше посольство и нынешним временем на Лубянке или даже в Политбюро могло быть сочтено нужным отказаться от этого мероприятия. Но было уже слишком поздно, доверие было утрачено. Однако в глазах Красильникова, когда он делал свое острожное заявление, я увидел что-то такое, что подсказывало — он пытается найти выход из трудного положения.
