Активный участник тех событий Сэм Хор оценил действия Ирвина: «Сама мысль о вице-короле, закрытом в Дели с лидером кампании гражданского неповиновения, привела тори в бешенство, и консервативных, и либеральных, а также серьезно потревожила многих опытных индийских чиновников. Раздражение и нетерпение росли с каждым днем, пока продолжались переговоры. Действительно, столь большое было предубеждение против них, что соглашение от 5 марта, которым закончились переговоры, никогда не получило надлежащего почтения. Много дней обсуждения, в котором Ганди получил шанс изложить все его обиды, на самом деле привели к его месту за круглым столом, когда конференция возобновила свои заседания, а также к обязательству прекратить гражданское неповиновение и бойкот британских товаров. Эти два результата личного вмешательства Ирвина создали более благоприятную атмосферу для второй встречи конференции в сентябре и противодействовали в некоторой степени индийским подозрениям о намерениях нового тори-министра по делам Индии»
270. Министром этим стал сам сэр Самуэл Хор в августе все того же 1931 г.
Рэб Батлер писал в мемуарах, что «Ирвин сделал более для Индии, чем даже лорд Керзон: он в принципе сделал больше для создания современной Индии, чем почти любой другой человек»
271. Тем не менее ситуация в колонии все еще оставляла желать лучшего. Казнь Сингха оказала сильное влияние на неокрепшие умы. Вновь начались уличные столкновения, особенно сильно страдал Канпур от противоборства мусульман и индуистов. Индийские князья в то же время начали вновь показывать свою неуверенность в проекте Всеиндийской Федерации, магараджа Патиала предлагал новую схему, но все это Ирвина уже не волновало. Он собирался домой.
На прощание он написал министру по делам Индии лейбористу Веджвуду Бенну: «Я не могу сказать, сколько я должен Вам, Рэмзи и всем Вашим коллегам за Вашу неизменную уверенность и поддержку, которую Вы так великодушно оказывали мне в течение прошлых двух лет, когда мы сотрудничали. <…> Каждый день заставляет меня чувствовать себя более уверенным, что мы делаем все правильно. Мы не сомневаемся, что сделали ошибки, но я не думаю, что они затронут широкую политическую перспективу. Добьемся ли мы успеха или он придет в другие руки, не наши, но я совершенно уверен, что правительство Его Величества в общей линии очень усилило наше моральное положение и здесь, и во всем мире. Это было привилегией сыграть роль в этой большой игре»
272.
Но большая игра подходила к концу и для барона Ирвина, и для лейбористов. Даже они уже относились с прохладой к его политике, и на родине экс-вице-короля встречали отнюдь не благодарными аплодисментами и цветами. Его ждал холод отчуждения Парламента, собственной партии, и лишь один из немногих людей искренне радовался возвращению своего друга Эдварда: «Он, кажется, вообще не изменился, и, несмотря на все критические замечания, я сохраняю свою веру в него»
273. Это был Невилл Чемберлен.
Глава 4
Уайтхолл (1931–1935)
«Я тогда был красной тряпкой для многих».
(Fulness of Days. P. 180)
Барон Ирвин возвратился из Индии весной 1931 г. «и в течение лета наслаждался полным праздником, отдыхая от работы и ответственности»
274. Его политика как вице-короля по-прежнему была одной из самых обсуждаемых в Парламенте, причем обсуждаемых бурно и злобно. Несмотря на это, на вокзале Виктория его ждала пышная встреча: друзья, несколько министров, религиозные деятели и сам Стенли Болдуин с супругой. Последний понимал, что виноват перед своим другом, в целом не отстаивая с должной горячностью его политику. Теперь он подлизывался, уверяя в своей преданности, и писал ему письма в духе: «Мой дорогой Эдвард <…> Вы более чем оправдали все мои надежды и ожидания. Вы помните, как Вас почти силой отправляли из Англии? Я горд, что могу назвать Вас моим другом. Да благословит вас Господь»
275.
Ирвин же пожинал и приятные плоды своей деятельности. За службу в Индии он был удостоен двух высочайших орденов Звезды Индии и Индийской империи, а также Георг V пожаловал ему орден Подвязки. Университеты и графства награждали его почетными степенями и званиями, он был обласкан общественными почестями. И, собрав сливки, заслуженно отдыхал в Йоркшире, где его встретил 92-летний отец, дождавшийся возвращения сына. «Он выпрямил спину, когда великий момент приветствия настал, и его ясный голос зазвенел: “Я думаю, что с помощью Господа мой сын был в состоянии сделать хорошую работу в Индии для его Короля, для своей страны и для той другой великой страны, у которой есть столько требований и столько его привязанности и интереса”»
276.
Бывший вице-король наслаждался неспешной обстановкой загородной жизни. Он принимал гостей в Хиклтоне и Гэрроуби, сам посещал друзей и родственников: лорда Грея в Ньюкасле, лорда и леди Солсбери в Хетфилде, Валдорфа и Ненси Астор в Кливдене, что породило легенду о т. н. «Кливденской клике»
277. Сам граф Галифакс комментировал эти слухи так: «Мы раньше посещали Кливден время от времени, хотя, возможно, недостаточно регулярно, чтобы иметь право быть включенными в так называемый “набор Кливдена”. Кем или чем было это легендарное явление, никто никогда не знал, и я полагаю, что и оно само, и его якобы общее нежное чувство к нацистской Германии было чистым изобретением журналистского сознания. Хотя если судить только по тем, кто был гостями, когда и мы там бывали, книга посетителей Кливдена, должно быть, содержала замечательную галерею имен»
278.
И, конечно, Ирвин наслаждался любимой охотой в родных местах. Он вновь собрал стаю лучших гончих, а особенно приятным было, что его старшая дочь Энни подросла и с удовольствием переняла эту отцовскую страсть. К моменту возвращения отца на родину Энни Вуд уже заполучила славу одной из лучших йоркширских охотниц. Когда Ирвин после пятилетнего отсутствия оказался в компании молодых охотников, он подслушал такой разговор:
«“Кто это там впереди в охотничьей кепке?”
“О, это – лорд Ирвин, магистр по лисьей охоте”.
