Надежда ни от кого не хотела зависеть.
Она была довольно рослой для своего времени девушкой (по полковым документам рост Дуровой – примерно 165 см), худощавой, с длинными ногами, узким тазом, узкими плечами, небольшой грудью, высокой шеей. Она имела правильную осанку, обладала достаточной физической силой и выносливостью. Все это впоследствии помогло ей справиться с большими нагрузками и хорошо освоить профессию кавалериста.
Впрочем, иногда дочери сарапульского городничего в голову приходила мысль, что ее выбор предопределен свыше. Она описывает гадание, которым развлекалась вместе со своими подругами на Святки. Девушки пытались узнать будущих женихов, выйдя в полночь из дома и наводя зеркало на месяц. Отражение в нем должно было подсказать, какого надо ждать суженого. Девушки передавали друг другу зеркало, рассказывая о причудливых видениях, и так оно дошло до юной Надежды:
«В ту же секунду услыхала я, что снег захрустел от чьей-то тяжелой походки; подруги мои взвизгнули и побежали; я проворно оглянулась: это был мой Алкид! Он услышал мой голос, оторвался от привязи и прибежал ко мне, чтоб положить свою голову на мое плечо. Ах, с каким восторгом я обняла крутую шею его!.. Я от души верила, что появление Алкида во время таинственного смотрения на месяц было предвещением, что я вступлю в то звание, которое было всегдашним предметом моих мыслей, желаний, намерений и действий…»
Жизнь Алкида и его служба в конном Польском полку не была легкой. По неопытности и горячности Надежда Андреевна вместе со своей лошадью нередко попадала в сложные ситуации. Черкесский жеребец выручал молодую наездницу, проявляя лучшие качества, заложенные в его породе.
Например, после боевых действий на берегу реки Пассарги в последнюю неделю мая 1807 года, когда полк неожиданно получил приказ покинуть место стоянки, а Дурова в это время спала и не смогла проснуться сразу из-за усталости, Алкид не бросил ее. Он постарался ржанием разбудить хозяйку, наклоняя к ней голову и ударяя копытом в землю. Дорогу к новому бивуаку Надежда Андреевна не знала и потому в отчаянии бросила поводья. Верный и умный конь сам пошел вслед за полком, быстро догнал его и встал на свое место – в колонну 4-го взвода лейб-эскадрона.
Поразительное умение ориентироваться на местности и чутье проявил Алкид 30 мая 1807 года при отступлении армии из города Гейльсберга. На этот раз «кавалерист-девица» одна очутилась ночью на равнине за городом, где днем шло сражение. Она едва не заехала в лагерь неприятельского войска. Спас ее Алкид, который, не слушая поводьев, пошел в другую сторону, пересек холмы и поле, усеянное телами павших воинов, и под утро все-таки добрался до русских позиций. Об этом Дурова самокритично написала: «Превосходнейший конь мой! У какой взбалмошной дуры ты в руках!..»
Жизнь жеребца оборвалась осенью 1807 года. При возвращении с водопоя он ускакал от своей хозяйки в поле и при прыжке через плетень с заостренными кольями упал на них животом. У него хватило сил вернуться на конюшню, но спасти лошадь было уже невозможно. Он умер на глазах у Надежды Андреевны, и она долго оплакивала его кончиу. Надо заметить, что эти строки, проникнутые глубокой сердечной болью, до сих пор волнуют читателей:
«Алкид! мой неоценимый Алкид! некогда столь сильный, неукротимый, никому не доступный и только младенческой руке моей позволявший управлять собою! Ты, который так послушно носил меня на хребте своем в детские лета мои! Который протекал со мною кровавые поля чести, славы и смерти; делил со мною труды, опасности, голод, холод, радость и довольство! Ты, единственное из всех животных существ, меня любившее! Тебя уже нет! ты не существуешь более!
Четыре недели прошло со времени этого несчастного происшествия! Я не принималась за перо; смертельная тоска тяготит душу мою! Уныло хожу я всюду с поникшею головою. Неохотно исполняю обязанности своего звания; где б я ни была и что б ни делала, грусть везде со мною и слезы беспрестанно навертываются на глазах моих!.. Ах, Алкид, Алкид! веселие мое погребено с тобой!..».
Василий Чернов – муж Дуровой и Иван Чернов – ее сын
…К чему торопиться, друг мой? Дом наш, как полная чаша: всем обилен, всего довольно: серебра, жемчугу, образов в дорогих окладах, шуб, платьев. Лене не прожить всего этого и во сто лет; к чему ж так спешить выдавать ее?» – «Какой ты чудак! Пока мы живы, так и надобно пристроить ее! Как она будет уже замужем, тогда мы можем ожидать спокойно конца: долг свой исполнили». – «Да неужели нельзя подождать хоть год, по крайности? Ведь ей нет еще полных четырнадцати лет». – «А знаешь ли ты, что нынче девица в осьмнадцать лет считается уже невестою зрелою, а в двадцать ее и обходят, говоря: ну она уже не молода, ей двадцать лет!» – «Но нашей Елене не будет ни двадцать, ни осьмнадцать через год: ей минет только пятнадцать». – «А разве за ничто считаешь упустить жениха? Разве думаешь, что жених для нее сейчас готов, как мы только вздумаем отдать ее?» – «А почему бы и не так?» – «Право? А не хочешь ли пересчитать по пальцам, сколько у нас в городе старых девок?» – «Но достаток-то наш, матушка, сочти за что-нибудь; наша Елена богатая невеста, так женихи всегда будут». – «Видно, ты не знаешь нынешних женихов!.. Да и что тебе так не хочется отдать ее за Лидина?» – «А тебе отчего такая охота непременно отдать за него?» – «Имею свои причины, мой друг». – «Нельзя ли и мне знать их?» – «Очень можно и даже должно: Леля любит Лидина…»
Через месяц после этого разговора старого Г*** с его женою прекрасная головка Елены красовалась в блондовом чепчике с розовыми атласными лентами, и ее пленительно личико, сделавшись теперь еще пленительнее, сводило всех с ума; она уже была госпожа Лидина…
Н. Дурова. «Игра судьбы, или Противозаконная любовь»
Есть серьезные основания предполагать, что это описание имеет самое непосредственное отношение к самой Надежде Андреевне, к истории ее собственного замужества. Повесть, опубликованную в 1839 году, она снабдила подзаголовком: «Истинное происшествие, случившееся на родине автора» – и в тексте ее неоднократно указывала, что лично знакома с главной героиней, ее отцом, матерью, мужем. Более того, о работе над этим произведением она написала в своем рассказе «Литературные затеи», тем самым отведя ему особое место среди своих книг.
Интересно и то, что именно повесть «Игра судьбы…», а не «Кавалерист-девица…» стала для нее пробой пера, первой попыткой создать литературное произведение, используя свой жизненный опыт. Произошло это еще во время ее военной службы. В 1814–1815 гг. в Литовском уланском полку возник кружок офицеров из восьми человек, занимающихся литературным творчеством. Организатором его выступил Ираклий Николаевич Грузинцов, поручик, 33-х лет от роду, из дворян Саратовской губернии, где за отцом его числилось 99 крепостных крестьян. Грузинцов сам писал стихи. Но начать офицеры решили с прозы, и поручик Александров, признанный наиболее молодым (по внешности) должен был первым подготовить сочинение и прочитать его на очередном собрании кружка за вечерним чаем.
«Такое требование не слишком затрудняло меня, – пишет Дурова в рассказе “Литературные затеи”, – в чемодане моем лежало множество исписанных листов бумаги. …Я вытащила чемодан из-под кровати, уселась подле него на пол, расшнуровала и, захватив рукой кипу бумаг, вынула ее на свет Божий, и как не обрадовалась увидя, что …это – злоключения Елены Г***!.. Хотя глаза мои были закрыты, но я видела ее; она являлась во всех изменениях: ребенком, девицею, молодою женщиною, красавицею, страшным уродом и, наконец, хладным посиневшим трупом, лохмотьями прикрытым… Я потеряла терпение, встала, велела подать огня и села рисовать с натуры… Товарищам моим и в голову не приходит, как страшно для меня мое полночное занятие!..»
