Младшего, любимого сына Ивана и мать связывали очень непростые отношения, о чем впоследствии поведал писатель в своих произведениях. Вокруг утонченной, но в душе изломанной Варвары Петровны сложился характерный уклад, заставивший ее сына дать себе аннибалову клятву — навсегда покончить и разорвать связь с теми явлениями поместного быта, которые возмущали достоинство человека.
Как объяснял позднее сам Тургенев, его аннибаловская клятва имела конкретного врага. «В моих глазах, — писал он в 1868 году, — враг этот имел определенный образ, носил известное имя; враг этот был — крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил всё, против чего я решился бороться до конца — с чем я поклялся никогда не примириться. Это была моя аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда. Я и на Запад ушел для того, чтобы лучше ее исполнить. И я не думаю, чтобы мое западничество лишило меня всякого сочувствия к русской жизни, всякого понимания ее особенностей и нужд»
[76].
Аннибаловы клятвы Герцена и Тургенева стали зерном созревания их будущего мировоззрения. Это действительно была своеобразная религия, точнее — формирующаяся идеология решительного неприятия существующих порядков, различные направления которой, революционно-демократического или либерально-западнического свойства, особой разницы, в представлении Каткова, после 1861 года не имели. Постепенно эта новая религия приобрела законченную форму со своим пантеоном героев, священными обрядами и святилищами.
Уже по советскому ритуалу увековечивать памятные места, связанные с борьбой «за освобождение народа от деспотизма», в декабре 1978 года на Воробьёвых (тогда еще Ленинских) горах был открыт постамент к прошедшему стопятидесятилетию знаменитой клятвы. Этот 1978 год — знаменательный год моей жизни, год окончания школы и выбора дальнейшего пути. Как и многие московские выпускники тех лет, наш последний звонок мы отмечали катанием на речном трамвайчике с остановкой на Ленинских горах. Совсем недалеко от того места, где будущие революционеры-демократы давали свои аннибаловы клятвы.
В тот же год вышла книга о Каткове и его изданиях В. А. Твардовской
[77], дочери главного редактора «Нового мира» — ведущего журнала советской либеральной интеллигенции. Монография вышла в свет в год 160-летия со дня рождения М. Н. Каткова, в год его некруглого юбилея, который никто в Советском Союзе, понятно, не отмечал. Однако благодаря труду Валентины Александровны, в профессиональной научной среде возник интерес к фигуре главного публициста, редактора и зачинателя политической журналистики имперской России.
Идейное противостояние Герцена и Каткова, смысл и значение их жизненного перекрестка стали доходить до современных историков уже в ином свете.
Евгений Владимирович Маркелов (1962–2010), обратившийся к изучению этого идейного противостояния, как полагает его друг Л. А. Наумов, имел в виду не столько противопоставление одного другому, а стремился выйти на некоторый синтез их идей, доказать востребованность наследия и Герцена, и Каткова для постсоветского российского общества.
Само течение жизни, как нам кажется, должно расставить всё на свои места. Но находящемуся внутри этого потока человеку часто бывает трудно определить общее направление движения, решить, куда плыть. Нужны верные и точные ориентиры, вечные и неизменные, как путеводные звезды для мореплавателей.
Сегодня Былое и Думы прошедшего времени едва ли доходят до сознания новых поколений в том их содержании и с той искренностью, с какой они звучали когда-то. Да и клятвы подростки и молодежь давно уже не дают друг другу и своей стране, если только они не произносятся на сцене.
Весной 2006 года в Москве в Российском академическом молодежном театре была назначена премьера пьесы английского драматурга Тома Стоппарда «Берег утопии». По словам Стоппарда, как только он приехал в Россию, первым его желанием было увидеть мемориал, который построен на том месте, где когда-то Герцен и Огарёв давали клятву посвятить жизнь борьбе с самодержавием. Он к нему не шел — летел. И был страшно разочарован увиденным: исторический памятник был обезображен образцами современного художественного искусства — граффити. Так возникла идея субботника на Воробьёвых горах, причем Стоппард захотел непременно лично участвовать в акции. Его поддержали актеры театра, но собственными силами очистить памятник не смогли. Были наняты профессионалы — специализированная реставрационная фирма, потому как стереть краску и избавиться от наслоений, разрушающих и уродующих камень, подручными средствами уже не представлялось возможным
[78].
Конечно, любой памятник в конце концов можно привести в порядок, очистить и смыть разъедавшую его поры грязь. Сложнее сохранить целостность нашей национальной памяти, так же как и сберечь в сердце воспоминания об ушедшем навсегда детстве.
В эпилоге последнего романа Достоевского Алёша Карамазов, обращаясь у камня Илюшечки к мальчикам, говорит им простые и великие слова: «Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение»
[79].
Герцен, Тургенев и Катков, как те же братья Карамазовы, сделали свой жизненный выбор и защищали его в меру таланта и убежденности, храня с теплотой или леденящим душу холодом свои детские воспоминания. К ним следует добавить и Достоевского.
Фёдор Михайлович родился в Москве 30 октября 1821 года. Он был на девять лет моложе Герцена и на три года — Тургенева и Каткова. От его дома, больницы на Божедомке, — и тогда, и сейчас — рукой подать до Бутырского замка. Гораздо ближе, чем до внешне привлекательных особняков знати на Арбате и Остоженке.
Бутырка — Преображенское — Волхонка
Губернский Бутырский замок — один из первых известных адресов Каткова в Москве. Никакой усадьбы или «дворянского гнезда» у него в детстве не было, а был — целый Губернский замок. Не замок, а замок. То, что так называлась одна из мрачных тюрем в России, Миша Катков узнал довольно рано. Ударение на гласных в этом коротком слове расставляла сама жизнь.
