Это офигеть как помогает, учитывая, что я вообще-то невидимая.
Я смотрю, как папина машина укатывается вверх по прибрежной дороге.
Я знаю, что не смогу сделать это – вообще ничего – одна.
Я гляжу на свою поднятую руку. Лак, которым я накрасила ногти, всё ещё на месте: пять маленьких сияющих пластинок на каждой руке, которые почти – но не совсем – невидимы.
Я снова поворачиваюсь к морю и плюхаюсь на деревянную скамейку.
Быть мне теперь Невидимой Девчонкой. Такой секрет просто невозможно скрыть. Враньё и обман ба, чтобы спрятать меня от мира славы, будут бессмысленны.
Кроме того, если только я не стану вести жизнь стопроцентной затворницы – никуда не буду выходить, не вернусь в школу – обо мне все узнают. Заголовки. Документалки. Громкие эксперименты. Медицинские исследования. Книги.
Я так и вижу передовицы газет:
«Давно потерянная дочь мёртвой звезды – загадка для учёных».
«Невидимая Девчонка – поразительное наследие трагически погибшей певицы».
«Вы видели дочку Фелины?»
Этель Ледерхед или Тигрица Кошечка «Бу» Маккей? Беатрис Ледерхед или Белинда Маккей? Миранда или Фелина? Кому вообще какое дело, кто есть кто? Я не уверена, что и сама-то знаю.
Я чувствую себя никем – и это странно. Странно, потому что я привыкла думать, что я чувствую себя никем.
А теперь так оно и есть.
Глава 84
Еда, еда, еда. Ого, до чего я проголодалась. Мысли у меня путаются, а голова здорово кружится.
Варианты:
Вернуться в «Прайори Вью» и потусить возле тамошней кухни. Там полно еды, но как мне её достать? И даже если допустить, что я смогу стащить сэндвич или что-то такое – как я буду его есть? Как тогда, когда я в первый раз выпила чай, и он недолго оставался видимым в моём желудке, пока не – что? Оневидимился? В «Прайори Вью» постоянно медсёстры и сиделки – куда ни глянь. Так что не вариант.
На пляже есть кафе, но тут встаёт та же проблема.
Дома куча еды, и это, по сути, мой единственный выбор, так что я перехожу дорогу и жду на автобусной остановке.
Каждые полчаса вдоль побережья и до самой деревни Ситон-Слуис ходит автобус. Когда он приходит, передние двери не открываются, потому что кроме меня на остановке никого, а меня водитель не видит. Зато открываются центральные, и через них мужчину в инвалидной коляске спускает на землю его жена. Мне как раз хватает места протиснуться мимо них, держа Леди за поводок.
Но прежде чем двери с шипением захлопываются, один из пассажиров подаёт голос:
– ‘Звините, водитель! Тут только что собака сама по себе вошла!
И я вижу, что водитель открывает дверцу из кабины и приближается по проходу к нам.
Я не жду; тяну Леди за ошейник и выхожу из автобуса, пока пассажиры и водитель смотрят, улыбаясь, на собаку, которая может смело сесть в автобус и сойти с него.
Полминуты спустя я опять жду, глядя на удаляющийся автобус.
Пешком я добралась бы примерно за час, но я вымотана и ослабла, и всё-таки выбора не остаётся. Чтобы ногам было не так тяжело, я спускаюсь по асфальтовой дорожке на пляж и иду уже там. Сегодня первый по-настоящему жаркий летний день: Леди то и дело забегает в море, чтобы охладиться, и даже чайки, кажется, жалуются на жару.
Я быстро шагаю в сторону Калверкота и церкви с видом на море. Никто не замечает ни цепочку следов, появляющихся на мокром песке, ни десять крошечных полукружий полупрозрачных выкрашенных лаком ногтей, пляшущих над ними.
Что сейчас будет делать папа?
Он пообещал, что поможет мне. Могу ли я ему доверять?
Честно говоря, выбора у меня нет особого.
Дневная жара как будто усиливается, и я чувствую, как у меня на лбу образуются капельки пота.
Если я их чувствую, значит, кто-то может их увидеть. Я смотрю на себя вниз и вижу едва заметное сияние пота, очерчивающее мой силуэт. Мне нужно убраться с жары. Я смотрю через пляж на длинную каменную лестницу, ведущую к церкви.
Если я вообще произношу молитву – она получается одной из безмолвных и мысленных, и либо моя молитва услышана, либо мне просто везёт: церковь открыта. Мы с Леди входим внутрь – там прохладно и темно: настолько прохладно, что меня сотрясает лёгкая дрожь на контрасте с уличной жарой. Кроме меня, в церкви нет людей. Пахнет полиролью для дерева и ладаном, и я чувствую себя в безопасности, садясь на одну из задних скамей; дерево холодит мне спину. Жара и купание вымотали Леди, и она растягивается под скамьёй.
Здесь, в тени, хорошо. Думаю, усталость, нахлынувшая на меня, отчасти вызвана тем, что я не могу толком закрыть глаза и отгородиться от яркого солнечного света. Может, размышляю я, то, что мы целыми днями моргаем без конца, – это способ дать глазам отдохнуть от света?
Я кучу раз была в этой церкви с ба. Она говорит, ей тут нравится из-за «литургии» – кажется, это означает слова, которые используют во время службы. Они все на староанглийском, со всякими «аки» и «иже» – в точности так, как это всегда представляют себе люди, никогда не бывавшие в церкви. Ба однажды сказала, с одобрением, что никто не играет на гитаре во время псалмов, что, по моему мнению, обидно, но по мнению ба – нет.
Я сижу, сгорбившись и опустив голову на сложенные руки, и вспоминаю какие-то слова, которые когда-то произносила в церкви, когда ходила сюда с ба. Это вроде как молитва, но не совсем, потому что в конце нет слова «аминь». Все говорят это хором:
Веруем в единого Бога, Всемогущего Отца:
Творца неба и земли, всего видимого и невидимого…
– Просто поставь вон туда, Линда – на тот стол. Спасибо, дружок.
Я погрузилась в мысли и даже не заметила, что кто-то вошёл, хотя двери тут тяжёлые, укреплённые железом. Я оглядываюсь и вижу двух леди, которых вроде бы узнаю, только имён их не знаю. Ну, то есть одно знаю, потому что услышала только что: ту, что помоложе, зовут Линда.
У каждой в руках по картонной коробке, которые они ставят на стол на козлах прямо позади меня.
Я таращусь на Линду, потому что знаю её откуда-то. Только когда она заговаривает, до меня доходит.
– И-и, ну и тяжеленные они, агась! Надо быть аккуратненько, чтоб не сверзиться!
Яркий ньюкаслский говор, солнечный загар: это девушка из «Ньюкаслской бронзы», и она достаёт из коробок консервные банки супа, пачки макарон, буханки хлеба…
– Лучше оставь как есть, в коробке, Линда. Им всё равно придётся нести это в зал.
Линда складывает всё обратно, и я понимаю, что это: церковный продовольственный фонд, в который люди жертвуют еду для бедняков.
Я хочу догнать Линду и показать ей, что я невидима. Продемонстрировать, что случилось после того, как я воспользовалась солярием, который она мне отдала. Не то чтобы я гордилась этим или что-то в этом духе; просто если мне надо привыкать к невидимости, возможно, будет неплохо начать с Линды? Может быть?
