Чтобы попасть в прабабулину комнату, нужно пройти по устланному толстым ковром коридору. Дверь была приоткрыта. Изнутри доносился бодрый ньюкаслский говор медсестры, громко беседующей с прабабулей.
– Вот так, Лиззи, дорогуша. Сейчас гости к тебе придут, именинница ты наша. Не хулиганить, ладненько? Я за тобой приглядываю!
Медсестра подмигнула нам, выходя из комнаты, и я в который раз почувствовала недоумение: почему они с ней так разговаривают?
Мне захотелось догнать медсестру и сказать: «Ей сто лет! Почему вы разговариваете с ней так, будто ей шесть?»
Но, конечно, я никогда этого не сделаю.
Прабабулю зовут миссис Элизабет С. Фриман. Ба говорила персоналу, что её никогда не называли Лиззи и что она предпочла бы обращение «миссис Фриман», но думаю, её сочли высокомерной.
Я знаю, что мне не должно не нравиться навещать прабабулю, но так уж выходит. Дело не в ней. Прабабуля милая и безобидная пожилая леди. Нет, что мне не нравится, так это я сама. Я ненавижу тот факт, что считаю визиты к ней обязанностью, что мне делается скучно, что я чувствую себя неуютно.
Что ещё хуже, так это то, что тот день должен был быть особенным. Сотня лет? Это же круто. Мне хотелось бы ощущать побольше энтузиазма.
Потом ба начала говорить. Это почти всегда монолог, потому что прабабуля отвечает очень редко, предпочитая глядеть в окошко и кивать, а иногда легонько полуулыбаться. Время от времени она даже засыпает. В огромном кресле с подушками под спиной прабабуля казалась крошечной, её маленькая голова с дымчатыми седыми волосами торчала из шерстяного одеяла.
– Ну, ма, как ты поживаешь? Ты ходила сегодня на прогулку? До чего ветреная сегодня погодка, правда, Этель?
– Ага, аж с ног сдувает.
Обычно от меня не требуется много говорить, и я просто сижу на стуле у окна, глядя на волны и наблюдая по часам рядом с кроватью, как бегут минуты. Время от времени я вставляю какое-нибудь замечание, а иногда сажусь рядом с прабабулей и держу её худенькую руку, что, как мне кажется, ей по душе, потому что она слабо пожимает мою ладонь в ответ.
В целом, примерно так всё прошло и в этот раз, вот только под конец произошло кое-что странное.
Проболтав несколько минут, ба сказала что-то насчёт того, чтобы подогреть сосиски в тесте, и ушла поговорить с работниками кухни.
Тогда-то прабабуля и повернулась ко мне, на некоторое время взгляд её слезящихся серых глаз словно сделался острым, и она внимательно разглядывала меня. Поначалу я решила, что она смотрит на мои прыщи, и заёрзала, готовая отодвинуться, но прабабуля стиснула мою руку чуть сильнее, так что я осталась на месте, а потом поняла, что она рассматривает не мою кожу. Нет, она смотрела прямо мне в глаза и поразила меня, выдав целое предложение.
– Сколько тебе, касаточка?
(Прабабуля всегда называет меня касаточкой. Это такое древнее ласковое обращение. Мне кажется, прабабуля единственная из живущих, кто его использует. Она никогда не зовёт меня Этель. Только касаточкой.)
Слова напоминали, скорее, очень слабый хрип – это было первое, что прабабуля сказала за всё утро.
– Мне почти тринадцать, прабабуля.
Она слегка кивнула. В комнату вернулась ба, но прабабуля её не заметила.
Прабабуля сказала:
– Тигрица.
Только это: «Тигрица».
А потом, с огромным усилием, добавила:
– Кшчка.
Я придвинулась к ней поближе и переспросила:
– Что-что?
Она повторила, чуть отчётливей:
– Тигрица. Кошечка.
Прабабуля указала на меня и слабо улыбнулась.
Я перевела взгляд на ба – лицо у неё побелело. То есть буквально – с него сбежали все краски. А потом, словно одёрнув себя, ба стала вся такая супергромкая и суперэнергичная:
– Ладно, вечеринка вот-вот начнётся. Давай-ка приведём тебя в порядок, хорошо, ма? Я им сказала, что мы не прямо сейчас хотим сосиски в тесте… – И так далее. Долгий деловитый монолог, который явно имел целью отвлечь меня от того, что только что сказала прабабуля.
Я ничего не поняла. Совершенно. Тигрица? Она сказала «кошечка»? Или что-то другое? Прабабуле, конечно, сто, и она не блещет здоровьем, но она вовсе не слабоумная.
Она повернула голову к ба. Её взгляд по-прежнему не потерял силы, и, всего на мгновение, она сделалась словно вполовину моложе своего возраста.
– Тринадцать, – повторила она. Происходило что-то такое, чего я никак не могла взять в толк, но я бы выбросила это из головы, если бы ба не стала вдруг оживлённой и деловой.
– Да, быстро она растёт, правда, ма? – сказала ба с немного натянутым смешком. – Как скоро всё происходит, а? Батюшки, только поглядите на время! Пора нам отправляться в общую комнату. Гости будут ждать.
ПРИЗНАНИЕ
В общем, есть ещё одна проблема касательно визитов к прабабуле, даже по радостным поводам, вроде дня рождения. При виде пожилых людей мне становится грустно.
Я думаю: вот я только начинаю расти, но для них это всё давно позади, и теперь они скорее уменьшаются. Для них и с ними всё закончилось, и они больше ничего особо не решают, прямо как маленькие дети.
В пансионате есть один старичок, совсем древний и глухой, и персоналу приходится вопить, чтобы он их услышал, да так громко, что и все остальные их тоже слышат, и это одновременно вроде как забавно и вроде как нет.
– И-И-И, СТЭНЛИ! ВИЖУ, СЕГОДНЯ УТРОМ У ТЕБЯ БЫЛ СТУЛ! – однажды проревела на весь пансионат одна из медсестёр. – ЭТО ХОРОШО! ТЫ ЭТОГО ЦЕЛЬНУЮ НЕДЕЛЮ ЖДАЛ, АГАСЬ?
Бедный старенький Стэнли. Он улыбнулся мне, когда я прошла мимо его комнаты; дверь у него всегда открыта. (На самом деле большинство дверей открыты, и невозможно удержаться и не заглянуть. Это всё немножко смахивает на чересчур душный зоопарк.) Улыбнувшись, он неожиданно сделался словно на семьдесят лет моложе, и от этого я тоже заулыбалась, но потом почувствовала себя печально и виновато: почему это я радуюсь, что он выглядит молодо?
Что плохого в старости?
Глава 7
Кто-то из персонала выкатил прабабулю на кресле из комнаты, ба поспешила следом, и я осталась одна, глядя на море.
Кое-чего не хватало. Кое-кого.
Моей мамы. Она должна была быть здесь. Четыре поколения женщин нашей семьи, и про одно из них – мою маму – забыли.
Многое ли вы помните из совсем раннего детства? Типа, до того, как вам исполнилось, скажем, года четыре?
Ба говорит, что почти ничего не помнит.
Я представляю это так: ваша память – это большой кувшин, который постепенно всё наполняется и наполняется. К тому времени, как вы достигаете возраста ба, память здорово переполняется, так что вам ничего не остаётся, кроме как начать избавляться от всяких воспоминаний, чтобы освободить место, а проще всего это сделать с самыми старыми.
