– Ребята, не хотите с нами помузицировать?
* * *
Когда час спустя мы выезжаем из школы на нашем гольф-каре, я спрашиваю Софи:
– Тебе не кажется, что все это немного слишком мило? Тебе оно не напоминает, не знаю… город степфордских жен?
[15]
Софи смотрит на меня, подняв бровь.
– Я хочу сказать, они кажутся по-настоящему симпатичными и сбалансированными, их школа такая милая, что мне хочется учиться там, они ДАЛИ нам этот гольф-кар и…
– Должно быть, они скрывают что-то, – подхватывает Софи.
Я не могу понять, она говорит серьезно или это ирония.
Софи хохочет.
– Очень смешно, – ворчу я.
Мы несемся по холмам, лес мелькает мимо размытым пятном зелени, и я думаю о духе Ананды и о том, с каким количеством потребностей нашего поколения он связан. Я за тысячу миль от дома, но даже того времени, что я провела в Сан-Франциско и Нью-Йорке в этом путешествии, оказалось достаточно, чтобы понять, что молодые люди (и, вероятно, все люди) очевидно ищут цели, связи и сообщества, к которому могли бы принадлежать.
Города заполняют ночи кокаином, люди спорят о том, как изменить и сделать лучше токсичную и бедную среду, о том, как мы должны жить, питаясь плодами земли, «однажды-в-ашраме». Мы сидим на складах, пьем изысканное пиво, говорим о глобальном потеплении, выбрасывая в водоемы тонны дорогих химикатов. Мы становимся флекситарианцами
[16], мечемся от фермы до вилки, – поколение, полное противоречий, в поисках цели.
Мы проезжаем мимо маленьких деревянных домов последователей Ананды, и я спрашиваю себя, сколько людей могло бы обратить внимание на такой образ жизни и увлечься им. В сущности, установив ценник в три тысячи фунтов стоимости недельного пребывания, с обучением, как быть гуру или гуври, члены сообщества могли бы сделать из него довольно прибыльный бизнес на одних только лондонских хипстерах.
Квесты, в которых мы принимали участие, от белых льняных постелей на Ибице, с распиванием аяуаски
[17] с «настоящими» шаманами до затяжек DMT (галлюциногенный препарат) в муниципальных поместьях; переживание околосмертного опыта или даже употребление лягушачьего яда для стимуляции иммунной системы и духовного очищения, показывают, что мы ищем и раздвигаем границы возможного – или бросаемся от духовного шарлатана к шаману в поисках самореализации и подлинности.
Мы гораздо ближе к тому, чтобы созреть для этого образа жизни, чем думаем.
– Может, вернемся в благотворительный магазин в городе и купим какой-нибудь чепухи? – Софи прерывает мой внутренний монолог.
– Конечно, давай заглянем и в город тоже… здорово будет увидеть его при свете дня, – говорю я.
* * *
Ридж – уникальный город, коктейль различных микросообществ, образов жизни и культур. Он является домом не для одной Ананды, но и для «обычных» граждан, представителей богемы (в семидесятых они «принесли сюда свои таблетки и своих собак», как нам сказал бакалейщик), изготовителей мета, выпалывателей сорняков и двоих обнаженных (и вступивших в кровосмесительную связь, по словам газового помощника) немцев, обосновавшихся на пляже. Ридж сравнивают с Диким Западом, люди называют его убежищем для преступников и наркобаронов (что обычные горожане находят оскорбительным), в то время как городской дантист поведал нам, что это «сложная, но прекрасная мозаика».
Здесь есть магазин под названием «Мать дальнобойщиков», благотворительная лавка и вегетарианское кафе. Напротив них расположен автопарк, сейчас кишащий полуголыми хиппи, белыми детьми с дредами и немытыми европейцами, ищущими, как бы заработать на своих поездках – все они штурмовали город ради сезона прополки сорняков.
Калифорнийцам надо откуда-то брать свои лекарства.
В Ридже есть еще одна коммуна, расположенная глубоко в лесу за пределами города. Она состоит из тридцати человек, включая несколько детей. Во что верят члены этой коммуны («лесные фрики») – тайна. Что мы знаем точно, так это то, что они «носят одежду, сделанную из кожи животных, и питаются животными, сбитыми на дороге», а их лидер – женщина по имени Стар Компост. Страстно желая с ними познакомиться, мы с Софи взбираемся наверх с пакетами миндального молока и овсяных хлопьев (парень из «Матери дальнобойщиков» сказал, что это их любимая пища). Мы стоим перед проволочными воротами коммуны, глядя на разбросанные повсюду в зловещем беспорядке детские игрушки и тысячи покрывающих землю раздавленных банок, возможно, предназначенных для продажи. Но никто не приходит к воротам. Мы ждем в лесу достаточно для того, чтобы испугаться, оставляем наши подарки и возвращаемся в город.
У благотворительных лавок специфический запах: затхлый, пыльный, влажный. Как недра Наниного шкафа с трусиками
[18]. И эта лавка не исключение. Тут рай для скопидома, полный всякой всячины: старых фотоаппаратов, шуб, часов, использованных батарей. То, чему место только в мусорной корзине, соседствует с вещами, которые могли быть бесценны, – все сплавлено воедино ковром пыли.
– Меня зовут Тайгер, – доносится певучий голос от входа в магазин. Охваченная любопытством, я смотрю поверх вешалки с пальто на его обладательницу. Перегнувшись через стойку, она обращается к управляющему. Ее шерстяной топ в форме бикини демонстрирует татуировки, покрывающие всю спину и плечи. Разговаривая, она теребит кольцо в носу.
– Необычное имя, – отвечает парень.
Я рассматриваю коробку разбитых фотоаппаратов рядом со мной, слушая болтовню Тайгер. Она ночует в фургоне в автопарке через дорогу. Она родилась в Огайо, но больше не считает себя «оттуда», поскольку она путешествовала так много и сейчас ищет работу по прополке. Я ловлю себя на том, что с каждым новым выдаваемым Тайгер клочком информации закатываю глаза.
– Если услышишь о чем-то таком, скажешь мне, ладно? – передавая ему свой номер телефона, прежде чем уйти, она сильно поглаживает его запястье.
– Отлично сработано, Тайгер – р-р-р! – говорит Софи вполголоса.
