К 1972 году у «Детей Бога» было более десяти тысяч последователей в ста тридцати коммунах, и мне хочется верить, что большая часть этих людей – мои родители в том числе – были хорошими. Они пытались изменить мир к лучшему или искали цель в жизни. Они не вступили в группу, говорившую: «Станьте проституткой для Иисуса» или – «жестокое обращение с детьми – это нормально». Они присоединились к революции. Но сползание группы к некоторым по-настоящему дерьмовым учениям происходило даже быстрее, чем я осознавала, когда росла.
Практика под названием «кокетливая рыбалка» появилась в 1973-м. Ее представили во внутреннем круге Берга, а всей группе предложили спустя один год, и всего через два после того, как мои родители присоединились к секте. Так назывался способ, которым женщины могли вербовать для секты новых адептов. Женщины должны были показывать людям, жившим в мире за пределами группы, любовь Бога (с помощью секса) и пожинать плоды (в виде денег). Эти женщины были «ловцами человеков»
[9], как Иисус сказал Своим ученикам.
Внушающий еще большее беспокойство концепт «дитя-невеста» появился в 1977-м.
Похоже, «промывание мозгов» – вещь весьма перспективная. Много ли это – два года, чтобы создать такие условия и так контролировать женщин, чтобы они сделались «шлюхами для Бога»? А четыре – чтобы выработать у адептов достаточное равнодушие к идее сексуального насилия над детьми и превращения несовершеннолетних в «невест»?
Учитывая, что моя мать была обращена за пять часов, полагаю, пять лет в подобной среде идут за десятилетия. Но что очевидно для меня в Дэвиде Берге – он был гнилым с самого начала. Возможно, это лишь скрывалось глубоко внутри. Пусть для того чтобы обработать своих последователей и притупить у них восприятие реальности, ему потребовалось какое-то время, сам он уже был абьюзивным, контролирующим педофилом.
И вот мы доскреблись до еще одного открытия, пробирающего меня до костей.
1968 год – тот, когда все это началось, – был годом, когда мать Дэвида Берга Вирджиния умерла. Ее смерть – поворотная точка, так как многие, включая дочь Берга, считают, что его мать была последней сдерживающей моральной силой в его жизни.
Так была ли ее смерть тем, что побудило его к действию? Катализатором? Ждал ли он этого дня? Поскольку после того как Вирджиния умерла, он сорвался с тормозов. После ее смерти он начал создавать группу, способную дойти до невыразимых вещей во имя Дэвида и Иисуса.
И это начало нашей истории – истории моей семьи, моей коммуны и моей собственной.
2
Один простой вопрос: 12 лет после
Она будит меня пощечиной.
Толчок. Тело пробивает током. Грубо. Я не могу заснуть. Не сплю.
Бессонница. Ну что за сука! Никогда не выигрываю в борьбе с ней. Она превращает постель в сплошной источник зуда, делает любое положение раздражающим. Каждый звук в ночи усиливается: радиатор, потрескивание статического электричества, система отопления.
Светящиеся красные цифры на табло прикроватных часов дразнят: 3:45.
«Ну лучше некуда, твою мать!»
Пытаться заснуть бессмысленно. Я стану вертеться, мучаясь мыслями о незавершенной работе; глупость, которую я ляпнула на прошлой неделе, будет сверлить мне мозг, пробивая путь сквозь остатки разума. Выползут страхи, что меня назовут самозванкой, страхи, что я и есть самозванка. Они примутся шептать в ночи, затем мурлыкать, затем орать. Вылезут все те мысли, что я могу заставить молчать в течение дня, когда – ах, я так занята. Потому что, когда ты занят, ты можешь это заткнуть. Но садистка-бессонница вышибает дверь, открывает ворота и впускает всю толпу мыслей сразу.
«Да к черту!»
Я встаю с кровати, и собственное отражение наваливается на меня. Вся стена зеркальная – единственное, чего я не изменила, купив эту квартиру с двумя спальнями в бывшем муниципальном доме в восточном Лондоне. Мое обиталище; безопасности, которой я так отчаянно жаждала, когда жила в тридцати коммунах более чем на четырех континентах – еще до того, как достигла возраста, когда смогла купить пачку сигарет, – мне не обломилось.
Девушка в зеркале растрепанная и тощая. Ей двадцать семь лет, и она нуждается в полноценном сне. И, пожалуй, в здоровой еде. Слушай, напои эту девушку кокосовой водой. Дай ей витаминов. Овощи тоже не помешают. Скажи ей, наверное, чтоб поостыла с работой и вечеринками. Пусть сократит восьмидесятичасовую трудовую неделю, может быть, уменьшит число ночей в неделю на выпивке и наркотиках до четырех (до шести, ладно).
А как ты думала, ты выглядишь? Свежо?
Сейчас 3:46 утра, и у меня уже экзистенциальный кризис.
«Да твою мать, ПОТРЯСАЮЩЕ!»
Эти зеркала нужно убрать.
* * *
Я сползаю по лестнице осторожно, чтобы не разбудить соседку Рокси. Дом расположен в тихом тупике на Бетнал Грин, ночью здесь полная тишина. Необычно для Лондона. В сущности, единственная проблема на этой улице – мы. По выходным (а иногда и по будням) соседи заходят на очередной круг жалоб на шум. Мы держим официальные письма, связанные с их заявлениями, на холодильнике, словно школьные отчеты об успехах, знаки славы. Возможно, надеясь, что гости спросят о них. В последнем письме говорится, что нас ждет штраф в две с половиной тысячи фунтов, а еще у нас конфискуют аудиосистему. Аудиосистема не наша, я «позаимствовала» ее на работе; она дорогая, мощная и, кажется, предназначена для музыкальных фестивалей, так что мы пока перестали ее включать.
Неужели мы – бесстрашное мятежное поколение? Мы наглые, непримиримые и шумные или просто клишированные молодые? Испорченные, банальные и жалкие?
Я горжусь моей работой. Я хороша в том, что делаю. Думаю, что хороша. Ну, по крайней мере, я полностью выкладываюсь. Я креативщик в крупном музыкальном веб-портале, в музыкально-кинематографическом отделе. Рокси занимается тем же самым. Таким образом, в нашем доме нет взрослых, которые советовали бы нам вести себя более «умеренно». Все, кого я знаю, живут так – это нормально, а со всем остальным мы разберемся позже. Когда нам станет скучно. Переедем в пригород. Начнем обсуждать пристройки и водосборы.
Я провожу большую часть лета в дороге: концерты, музыкальные фестивали. Вся в грязи, интервьюирую музыкантов, напивающихся вдрабадан. После этого офисная работа превращается в похмельную тянучку. Я не смотрю на часы – не тот случай, – просто продолжаю заниматься делом, пока кто-нибудь не говорит: «Все ушли в паб».
Работать по двенадцать-пятнадцать часов в день – норма, норма – спать в шкафу с товарами, как и покупать одежду по пути на работу, потому что ты опять провела в офисе ночь. То, что мы делаем, так важно и обставлено такой срочностью, словно мы спасаем мир. Мы доводим себя до истощения. Затем, желая поднять нам настроение, какой-то мудак скажет: «Это всего лишь веб-сайт». Иди на хрен, приятель! Как будто мы не знаем, что единственные люди, которым стоит работать так много, это настоящие спасатели.
