Я не могу говорить об этом, не могу ни с кем поделиться своей болью. Мы не должны были дружить – мне никто не станет сочувствовать из-за того, что я скучаю по ней, меня будут только осуждать. Когда кто-то уходит, мы должны вести себя так, как будто его никогда не существовало. Если тем, кто покинул нас, повезет, их сотрут из памяти; если нет, о них станут говорить с презрением и злобой. Их сторонятся, они одержимы дьяволом, они отступники, они больше не одни из нас.
Мысль о том, что я должна отречься от Марии, нашей дружбы и памяти о ней, рождает ненависть и злобу внутри меня. А с ними приходит отвращение к тому, что меня окружает: молитвам, тетям, дядям, к самой группе как таковой.
Поэтому дружба и запрещена. Семена сомнения прорастают из опыта безусловной любви. Побеги крепнут, когда ты можешь делиться вопросами, когда кто-то становится свидетелем происходящего и распознает несправедливость вместе с тобой. Они распускаются из свободы, даже тайной, из общей ярости, боли и гнева. Сегодня я не так слаба, как в то время, когда мне было десять и этот мир убедил меня в моем собственном безумии.
Когда я больше не могла цепляться за сестер и братьев, чтобы оставаться в своем уме, Мария стала моей личностью, тем, кто видел глубокую трещину в реальности, которую они создали, стала человеком, который был способен распознать безумие, скрывавшееся за этой трещиной. Мария и моя любовь к ней убедили меня в том, что безумие обитало не во мне.
Оно жило в них.
* * *
Офис маленький и темный, естественный свет едва освещает сквозь крохотные окна столы, которыми комната забита до отказа. Когда здесь работают взрослые, всегда включены люминесцентные лампы. Я оставляю лампы выключенными. Мне хочется быть тут. Вдали от всех. Одной. Я сижу на бежевом ковре, вокруг меня разбросаны бумаги, мое задание на сегодня. Я работала в офисе достаточно для того, чтобы мои родители доверяли мне, считая, что я «просто справлюсь с этим». Бумажная работа несложная: разобрать по копиям, скрепить, уложить в файл. Каждый день одно и то же.
Единственное, что изменилось с тех пор, как уехала Мария, это то, что мои родители подружились с еще одним человеком снаружи, которого мы будем звать «Большая рыба» или «Король». Он сказал, что поможет нашему дому записать часть семейной музыки на его оборудовании, так что время от времени я и две другие девушки идем с ним, чтобы спеть наши семейные песни для пленки. Короткие передышки вне коммуны. Короткие передышки от этого всего.
Работа в офисе рутинная. Я быстро начинаю скучать и отвлекаюсь. Если будет нужно, тогда наверстаю.
В офисе есть компьютеры, телефон, факс и стопки бумаг в переполненных шкафах. Я открываю верхний шкаф; запах чернил и тонера скорее приятный. Я провожу пальцем по разноцветным картонным разделителям. Второй шкаф открывается со щелчком, когда я тяну за его серебристую ручку. В нем выстроились в ряд несколько папок. Мой палец останавливается на темно-голубой кожаной папке с наклейкой, на которой написано: «Вырезки из прессы». Очевидно, что кто-то занимался этим всерьез, уделив немало времени. Я сажусь на пол позади стола, чтобы, если кто-нибудь войдет, меня было не видно от двери.
Я открываю кожаную папку и листаю первые несколько страниц, не останавливаясь; на каждой странице наклеены вырезки из новостных статей. Скрепленная кусочками прозрачной ленты, в папке содержится их история о нас. История, написанная теми, кто снаружи. Продвигаясь дальше, я понимаю, что там сотни статей, иногда на одной странице наклеены три или четыре сразу, иногда статьи такие длинные, что разбиты на несколько страниц.
Большие жирные заголовки кричат на меня с серого фона:
«Секс-культ в крохотной деревушке».
«Съехавший с катушек лидер секты злоупотребляет детьми».
«Оргии и проституция ради Христа».
Статьи сопровождаются черно-белыми фото. На многих из них изображены мои родители. Я смотрю на лица мамы и папы, они стоят в разных частях дома и улыбаются, на некоторых фото они – на улице; смотрю на их «мирские» прически, пиджаки, папины усы-лопасти, мамину широкую улыбку.
Папино лицо соседствует со следующим текстом:
«Лидер коммуны, 41-летний бывший пожарный Гидеон Скотт, называющий себя «Пастырем дома» британской ветви «Детей Бога», под руководством единого лидера, Дэвида Берга. У мистера Скотта и его жены Рэйчел, психолога, 11 детей. Вчера он заявил: «Нам нечего скрывать. Мы распахнули двери дома в соответствии с тем, что сказал Иисус».
Мама же не психолог, правда? Я знаю, что она посещала университет, но я думала, что она бросила его. Может, это звучит лучше, – что она психолог. Папа в статье продолжает:
«Мы нормальная христианская группа, и существуют миллионы христиан, чьи верования столь же реальны и полноценны, как наши. Мы разрешаем свободную любовь между взрослыми, которые на это согласны, и наши дети могут заниматься сексом, если им больше 16 лет, но не со старшими взрослыми. Я не верю в контрацепцию, – полагаю, поэтому у меня 11 детей – и, насколько я знаю, они все от меня».
Я пролистываю до статьи под названием «Проститутки для Иисуса».
«Вскоре после зарождения культа он переместился в Британию, где практика привлечения новобранцев с помощью обольщения подарила ее адептам название «проститутки для Иисуса». Культ обвиняли в похищении молодых людей, в том, что этим молодым людям промывали мозги, запрещая им общение с семьями, пока их самих индоктринировали. Совсем недавно группа оказалась связана с обвинениями в сексуальном насилии, и власти нескольких штатов Австралии начали расследование».
«Промывание мозгов», – шепчу я. Это интересно, мои родители все время говорят об этом. Как промыть мозги? Мои ощущаются заполненными, слишком заполненными, никак не чистыми и вымытыми. Мой палец останавливается на статье, описывающей детей во время рейдов. Сцену, которую я представляла себе так много раз.
«Комиссар полиции, проводивший операцию, был поражен состоянием детей. «Они были похожи на марсиан, аутистов, – сказал он. – Жили в отсеках и отвечали на вопросы, как автоматы. Каждый раз, когда один из них пытался сказать что-нибудь, другие смотрели на него, и он замолкал, охваченный ужасом».
Аутичные марсиане, ха. Марии бы это понравилось.
Я принимаюсь воображать, как мы выглядим со стороны; я думаю о том, как мы шпионим сами за собой и друг за другом, даже дети. Так было всегда. Неужели мы действительно производим впечатление аутичных марсиан в сравнении с детьми «снаружи», детьми у ворот, к примеру, которым дают карманные деньги и которые развлекаются тем, что кричат на нас? Являемся ли мы роботической версией этих детей?
Ставни распахнулись, мне дали возможность заглянуть в окно из их мира в наш; вот он передо мной, в черно-белом формате. То, как они нас видят. Мой палец прослеживает строки заученных ответов, напечатанных на странице: «никакого абьюза», «никогда не было», «счастливая жизнь».
