Причина, по которой я три раза проделала путь до его машины, хоть знаю, как это безрассудно и опасно, состоит в том, что рядом с Раффой все острые углы сглаживаются. Все, что я переживаю в доме, как бы отдаляется. Когда я что-то говорю, то чувствую себя так, словно я – единственный человек, которого Раффа в данный момент хочет слышать. Я прихожу, плюхаюсь на переднее сиденье его машины, и каждая минута нашего общения становится побегом. Побегом от них. Когда я сижу в этой машине, пусть наши встречи с Раффой никогда не длятся долго, я ощущаю, что, возможно, чего-то стою.
– Слушай, я лучше пойду, – говорю я.
– Ты только пришла, – отвечает Раффа.
– Нет, я здесь тридцать пять минут. Дольше не выйдет оставаться незамеченной, – возражаю я.
– А есть какой-то шанс выбраться на дольше или, может, ночью? – спрашивает он.
– Я подумаю. Я просто не хочу, чтобы они обнаружили меня. Знаешь, меня тогда реально трахнут.
Я чувствую, как слово неестественно звучит в моих устах. Раффа хохочет, – должно быть, ему столь же странно слышать это, как мне – произносить.
– Увидимся, – говорю я, вылезая из машины.
* * *
Раз в неделю у взрослых бывает собрание. Оно обычно длится час-два. На собрании все члены группы старше восемнадцати молятся о ниспослании им правильных решений, читают Письма Мо «для взрослых» и голосуют за старост на следующую неделю. «Стоит ли нам купить новую машину?» «Когда тете Лилли лучше попросить у матери денег?» Все решения должны приниматься коллективно. Они годами проводили эти встречи.
Поскольку собрания обязательны, то для меня они становятся идеальным моментом впервые ускользнуть из дома ночью. Конечно, ночью ставки выше. Не существует логического оправдания, которое я могу придумать для моего отсутствия. Ночью я не могу сказать, что «просто вывешиваю белье», «просто записываю песни для семейных кассет» или «просто кладу еду в морозильную камеру на улице».
Во время еженедельных собраний в мои обязанности входит присматривать за спящими детьми. Так взрослые уверены, что я на месте. Я проверяю детей – маленькие холмики в кроватях, сопящие под одеялами. Иногда во время сна их дыхание попадает в резонанс.
Сегодня я, как обычно, делаю обход. Одна комната, другая. Все крепко спят. Я надеваю туфли и в седьмой раз прокручиваю в голове маршрут, которым мне предстоит бежать: собрание проходит в гостиной, а дорога, ведущая наружу, пролегает точно параллельно этой комнате. Там в это время темно хоть глаз выколи. У меня нет никакой возможности взять с собой фонарик, но я обойдусь: путь известен мне достаточно хорошо.
Слишком опасно.
Поехали…
Через десять минут я распахиваю пассажирскую дверь навстречу безопасности.
– Ты это сделала! – ликует Раффа. Он улыбается, демонстрируя большие ровные белые зубы. Фонарик на двери машины озаряет его улыбку. Одно это дарит мне ощущение, что оно того стоило. Я не способна говорить, мне требуется перевести дыхание, так что я просто улыбаюсь в ответ.
– Я почти потерял надежду, – добавляет Раффа, кладя мне руку на колено.
– Ну, честно говоря, это был настоящий забег. – Я тяжело дышу.
– Могу представить! Как думаешь, сколько у тебя времени?
– Минут сорок.
Наша встреча пролетит словно миг, и вскоре я помчусь обратно в темноте, и после стану делать вид, что того единственного отрезка дня, который мне действительно небезразличен, не было.
– А что они сейчас там делают? – спрашивает Раффа.
– Ну, я бы хотела рассказать тебе что-нибудь интересное, но они просто решают, как жить дальше.
– Что, не изгоняют бесов или вроде того? – мурлычет он саркастически.
Я смеюсь, недолго, пока не возвращаются воспоминания о руках на всем моем теле, запахе ковра и давящем ощущении в груди.
– Хочешь? – Раффа протягивает мне сигарету, возвращая меня обратно к переднему сиденью его машины, обратно к его улыбке.
– Конечно, – отвечаю я.
Передавая сигарету, он касается моей руки. Кончики его пальцев согревают кожу. Затем он берет мою вторую руку в свою и говорит:
– Ты там в безопасности?
На лице его ни следа улыбки.
– В куда большей безопасности, чем была очень долгое время, – уверяю я его.
– Что ты имеешь в виду?
Я чувствую, что мой ответ его не удовлетворил.
– Я имею в виду, что сейчас намного легче, чем раньше, и относительно нормально. В любом случае у нас не так много времени, и я не хочу говорить о том, что происходит там… это скучно.
– Ха! Бекс, ты живешь в секте, как это может быть скучно? – смеется он.
– Мне это скучно. – Я принимаюсь теребить край сиденья. – Ну что, какую музыку послушаем? – тут же неуклюже спрашиваю я, меняя тему.
Раффа провел для меня настоящую экскурсию по миру музыки. Я задаюсь вопросом, захватывает его в большей степени сам процесс или то, как я слушаю. Он что-нибудь включает и наблюдает за моим лицом, когда я слышу композицию впервые. Все равно что смотреть на ребенка, пробующего твердую пищу, – он сбит с толку, полон восторга и, может, жаждет большего.
Раффа наклоняется к бардачку, чтобы включить стереосистему, и его волосы касаются моего лица. Он поворачивается, смотрит мне в глаза, а потом целует меня.
На вкус он как сигареты и жевательная резинка.
* * *
Я веду двойную жизнь.
Я изворачиваюсь. Лгу. Хожу по краю.
Я буквально больна мгновениями за пределами коммуны. Свободой, которую мне дарят всего сорок пять минут встречи с Раффой. Как будто ничего на самом деле не происходит и не существует до тех пор, пока я не расскажу ему об этом. Я откладываю каждую мысль, идею, ощущение до того момента, когда смогу пробраться на пассажирское сиденье его машины.
Сегодня я хочу поведать ему нечто ГРАНДИОЗНОЕ.
Всю мою жизнь наш лидер, Отец Дэвид/Дедушка/Папа/Моисей Дэвид оставался скрытым. Он, его жена Мама Мария и внутренний круг группы пребывали в подполье, сколько большинство из нас, детей, себя помнит.
Дэвид Берг был тайной. Я никогда не знала, ни где он живет, ни как он выглядит. У нас имелись книги о нем, детские истории, в которых он фигурировал, взрослые Письма Мо с его изображением на обложке. Однако, хотя и в каждой бочке затычка, во всех этих материалах он представал – был нарисован – в виде комикса. Лицо Моисея Дэвида было нарисовано даже на его фотографиях. Все остальное совершенно нормальное. Фото с реальными руками, одеждой, обувью, но на лице как будто прилеплен стикер, а на стикере – мультяшная картинка. Она изображает человека с добрыми глазами, длинной белой бородой и белыми волосами. Чаще всего на нем что-то вроде халата, иногда прозрачное. Если торс на картинке обнажен, он довольно мускулистый. Временами образ полностью мультяшный, временами Дедушку рисуют в виде льва. Но я никогда в жизни не встречала его настоящей фотографии.
