Должно быть, ей было стыдно возвращаться.
Услышав все это, я не могу не испытывать к Линде сочувствия. Она начинала со столь прекрасных и чистых побуждений, была полна рвения и создала яркую миссию. И «Дети Бога» уничтожили ее. Волки в овечьей шкуре пожрали и саму Линду, и ее дело. Да еще предательство Деборы – женщины, притворявшейся лидером. Не исключено, что Линда ощущала родство с ней, даже связь, как с такой же, как она, руководительницей «пылкой» религиозной группы.
– Линда когда-нибудь еще общалась с кем-то из «Детей Бога»? – спрашиваю я у Джона.
– По-видимому, в тысяча девятьсот девяносто восьмом ей звонила Дебора. Она плакала и говорила, что солгала и что, скажи она всю правду о ее отце, Моисее Дэвиде, Линда ни за что не стала бы иметь с ними дело, – отвечает он.
Мне известно, что к тому времени Дебора отошла от «Детей Бога» и написала книгу с разоблачением Дэвида Берга. Я читала эту книгу и потому знаю, что в период, когда Дебора общалась с Линдой, она скрывала не только то, что ее отец уже представил лидерам группы новые сексуальные практики, но предпринимал активные попытки жениться на собственной дочери. Дебора признается, что Дэвид Берг годами сексуально использовал ее. Как раз тогда к секте присоединились мои родители, а Моисей Дэвид жил в глухом переулке, в укрытии. Это история невероятно жестокой семейной динамики, власти и абьюза. Дэвиду Бергу удавалось держать свою дочь под контролем так долго, он заставлял ее проповедовать от его имени и даже убеждать других молодых людей следовать за ним. И за кулисами он ее насиловал. Все это время. Так что я сочувствую Линде и мне горько из-за Деборы.
Никто не вышел из этого нормальным.
– А после в том телефонном разговоре Дебора умоляла Линду простить ее, – продолжает Джон.
Я надеюсь, что Линда была рада по крайней мере узнать, что то, что она видела и чувствовала, ее осознание неправильности происходившего, верны и отвечают действительности. Пусть это и не могло изменить прошлого.
– Она ее простила? – спрашиваю я.
– Конечно, да, – говорит он.
* * *
Нил приводит нас обратно в отель ближе к вечеру. Мы шагаем по огромным коридорам, заполненным желтым цветом и ароматом старого гостиничного ковролина. Кажется, в длинных холлах с обеих сторон по сотне дверей. Двери пестрят украшениями, явно авторства живущих в комнатах детей и подростков: отметками с именами детей, стикерами с цитатами из Библии. Цитаты подчеркивают индивидуальность выбравших их.
Голос Нила звучит на заднем плане и кажется приятным и монотонным фоном для моих фантазий, кружащих вокруг отеля и миров, которые лежат за этими дверьми.
– Вы знаете, сам принцип общинной жизни… он ведь неприятен. – Нил возвращает меня к реальности.
Хм?
– Я здесь живу потому, что очень сильно люблю всех этих людей, моих соседей. Хотя все они раздражают ужасно. Все, включая меня. Но у нас случаются чудесные моменты единения и открытости, и все мы можем всегда рассчитывать на поддержку в трудные времена.
Я знаю, что он говорит правду, хотя и ощущаю некий рекламный налет в его словах. В живущих вместе и помогающих друг другу людях есть нечто неожиданно прекрасное.
Мы идем дальше. Нил говорит:
– Прежде мы предоставляли один этаж в отеле нуждающимся, но сейчас тут живем только мы, а на верхнем этаже у нас дом престарелых.
– Так вы больше не помогаете бездомным? – спрашиваю я.
– Если вы клоните к теме, которую мы с вами условились не затрагивать, позвольте мне не отвечать вам.
Его холодный тон заставляет меня поежиться. «Тема», которую Нил имеет в виду, связана с судебным иском некоторых членов группы против «Народа Иисусова» в США. Когда я вела переговоры о приезде сюда и съемках, мы обсуждали это, и я согласилась не спрашивать ни о суде, ни о том, что привело к нему. Так что «тема» – абсолютное табу.
– Простите. Я правда не хотела манипулировать вами, – говорю я Нилу.
Интересно, а не наткнулась ли я, сама того не понимая, на причину конфликта? Возможно, то, что коммуна жила бок о бок с зависимыми и бездомными, и стало проблемой? Нил поэтому заткнул меня?
Отель за это называют «Башни ада»?
И тут я замечаю ее. Девушку-подростка с темными волосами и брекетами. Она идет впереди нас. Смотрит через плечо, улыбается и скрывается в своей комнате.
Позднее, когда экскурсия Нила заканчивается, я вновь спускаюсь на второй этаж на лифте, возвращаюсь в коридор с отметками и именами детей на дверях и осторожно стучусь в ее деревянную дверь.
– Эй! – Она улыбается, открыв. – Вы из той съемочной группы?
– Да, – отвечаю я. – Прости за то, что беспокою, но я просто думала – возможно, мне удастся увидеть, как у вас выглядит типичная комната подростка.
Надеюсь, мои слова звучат не так жутко, как я их ощущаю.
– Ну, не сказать, что моя комната типична, – отвечает девочка со смешком. – Не каждый держит ферму рептилий под кроватью.
* * *
Ее зовут Саванна, ей пятнадцать лет, и она родилась здесь, в отеле. У нее живут ящерицы, головастики, и еще она разводит два вида сверчков. И все это в ее маленькой комнате. У кровати стоят банки с пауками. Саванна говорит мне, что хочет быть естествоиспытателем или биологом. Открыв одну из банок, она позволяет пауку выйти и размяться, прогулявшись по ее руке. Тем временем она рассказывает, что не ходит в местную школу, а учится в светской в паре кварталов отсюда.
– Что ты говоришь детям из своей школы об этом месте? – спрашиваю я, помогая Саванне разбирать корм (мертвых жуков) для ее сверчков.
Она смеется:
– Ну, тут требуется осторожность, иначе люди могут решить, что мы – культ. А это не так. Я объясняю, что мы живем в отеле, управляем миссией помощи бездомным, нас тут пять сотен, и мы – церковь. Рассказываю, что мы делимся деньгами с группой, а группа о нас заботится.
– Да, и правда звучит непросто. Ну, знаешь, когда все живут под одной крышей и за счет общего бюджета, то это не похоже на церковь. – Сказав так, я думаю о том, как сложно было мне, впервые уехав от группы, объяснить ту жизнь, из-за чего я молчала о культе годами.
– Ага, но сейчас у меня получается уже лучше, – говорит Саванна.
Я слышу знакомую историю о том, как ее родители присоединились к коммуне в поздние семидесятые, услышав зов Бога, как они были «спасены». В точности то же, что я знаю о большинстве взрослых, ушедших в культы. Поэтому я спрашиваю у Саванны, как живут здешние подростки.
– Ну, начать с того, что мы единственные, кто поднимается на крышу.
Она ведет меня наверх, туда, где крыша смыкается с невероятным чикагским горизонтом, и звезды встречают небоскребы, где воздух кажется более чистым, хоть тут и центр города.
