* * *
Звонок в дверь раздается в одиннадцать вечера. Знакомый силуэт Паза возникает в ореоле света, проникающего с улицы через стекло входной двери. Прыть, с которой я вскакиваю с дивана, чтобы открыть, почти смущает меня.
Когда Паз появляется где-нибудь, энергетика места, где он появился, всегда меняется. Паз заполняет пространство высоковольтной радостью, позитивом, иногда – громкими звуками. Сегодня благодаря ему весь дом будто сияет, может, даже пульсирует. Паз притягивает меня к себе и долго сжимает в крепких объятиях. Я выдерживаю всего мгновение, прежде чем нырнуть в них и потеряться в чистом и свежем запахе его парфюма.
– Пива? – спрашиваю я, отстраняясь.
– Конечно, – говорит он.
Мы садимся на скамейку в кухне. Мой кот Грейсон запрыгивает Пазу на колени и принимается бесстыдно тереться о него.
– Будем здоровы. – Паз подмигивает, наполовину обращаясь к Грейсону. Тот распластался на его коленях, словно цыпленок гриль.
– Ну, как там Африка? – интересуюсь я.
– Липкая, – отвечает Паз.
Я смеюсь.
– Каждый день как удар под дых, – добавляет он.
Паз рассказывает о своих приключениях в Кении, Камеруне, Нигерии и Гане. Слепые футболисты, унизительная бедность, жаркие, влажные ночи, переговоры, взяточничество, девушка-телохранитель, ходившая за ним повсюду, с древним револьвером в сумочке, еда, из-за которой он заболел дизентерией.
– Ну, что бы ты там ни подхватил, выглядишь шикарно! – хохочу я.
Он, впрочем, действительно выглядит шикарно.
Мы говорим о путешествии по Америке. Знать, что мне не нужно объяснять ему все, утешающе. Паз мог не быть там физически, но он сопровождал меня на пути в Теннесси, был рядом в Алабаме, сыграл роль моего стража при перелете через Атлантику. Паз заметил фургон наружного наблюдения, находясь за тысячи миль от меня, именно Паз поддерживал меня в том путешествии.
Его голос становится тише, когда он произносит:
– Был момент в конце, когда я немного беспокоился за тебя. – Я чувствую его теплую ладонь на своей.
– И… – я вытаскиваю руку, чтобы сделать глоток пива, – путешествие не закончено.
– Продолжай, – просит Паз.
– Мои родители в городе.
Он бросает на меня взгляд, полный тревоги.
– Я знаю, знаю, но на сей раз это будет по-другому… все изменилось, – говорю я.
Я содрогаюсь, вспоминая ночь, когда мы с Пазом отпаивали меня виски, и я сидела в ступоре, разрушенная встречей с родителями. Ночь, когда он сказал мне, что очевидно, что я не простила их.
Возможно, он тоже вспоминает ту ночь.
Затем Паз садится прямо и спрашивает почти по-деловому:
– Когда схватка?
Выражение его лица изменилось. Возможно, так выглядят люди, уставшие от попыток защитить тех, кто им небезразличен.
– Завтра, в Маргейте, – говорю я.
Он резко вдыхает. Я пытаюсь понять по его лицу, что он чувствует: он хочет пойти со мной? Считает, что должен предложить это? Мне хочется, чтобы он был рядом, но также у меня есть ощущение, что на этом отрезке пути он не сможет меня поддержать.
Паз открывает сумку.
– Ну, тогда тебе понадобится это, – говорит он, кладя мне на колени красное клетчатое одеяло.
– Это одеяло женщин-воинов масаи
[41].
Одеяло тяжелее, чем кажется визуально, синие нити вплетены в грубую фактуру. Взяв его, я прослеживаю пальцами очертания клеток.
– Я привез его для тебя, потому что… ну, я думал, оно тебе понравится. Но теперь оно сможет… ну, защитить тебя. Или я выбрал его для тебя, потому что ты – воин.
Он улыбается, но его глаза серьезны.
Мой взгляд затуманивается.
Не говори ничего.
Я не хочу, чтобы Паз видел, что за комок эмоций застрял у меня в горле из-за того, сколько доброты в его подарке, и от мысли о предстоящей мне битве.
– Становится поздно, я должен тебя покинуть, – говорит он.
Поднявшись, чтобы уйти, Паз поворачивается и обнимает меня.
– С тобой все будет хорошо. Ты это знаешь, да?
Я киваю.
– Ты сможешь, – шепчет он в мои волосы.
Я смотрю на него, чтобы набраться уверенности. А потом он меня целует.
* * *
Дорога в Маргейт вьется по сельской местности. Раннее утро серое и влажное. Воздух немного зябкий, что на американских дорогах случалось редко. Одеяло, которое мне подарил Паз, лежит у меня на коленях, и я не переставая касаюсь его грубого края. От моего дыхания окно затуманивается, пока я не сдаюсь наконец и не набрасываю на плечи накидку, чтобы согреться. Хотя сегодня все иначе, чем в прежней поездке, у меня такое чувство, словно я и не покидала шоссе.
Может, это просто еще одна миля того же путешествия.
Может, именно сюда я и направлялась с самого начала. Я больше не нервничаю, я чувствую, что то, что я делаю, – правильно.
Я люблю тот момент в путешествии, когда вдали неожиданно возникает море. Оно словно плывет над землей, отражая небо. Открыв окно, я пробую соленый воздух на вкус – он взбадривает меня, как удар хлыста. Проезжаю мимо места, где на эту землю вторглись викинги. Пляж находится недалеко от города, где родился мой отец. Я помню, как он рассказывал нам в детстве, что мы – потомки северных воинов. Не знаю, насколько это правда, но в результате мы целый год втайне играли в викингов, бросаясь друг в друга грязью и разговаривая с причудливым акцентом. Я пытаюсь представить, как отец рос здесь, на этих берегах, в этом чистом соленом воздухе.
Играл ли он на этих пляжах, притворяясь викингом, когда был ребенком? Сбегал ли он сюда, когда ему становилось слишком трудно с его собственным жестоким отцом?
Я подъезжаю к месту, где мы договорились встретиться, прямо на набережной. Я жду, глядя на небо. Вспышка молнии прорезает море. Гремит гром. Облака налетели быстро, тяжело беременные и готовые взорваться. Буря быстра, по всему небу взрывы. Большие капли дождя стучат о ветровое стекло, словно пытаясь разбить его гневными ударами и забраться внутрь. Затем внезапно все прекращается.
Я вылезаю из машины, чувствуя в себе силу и готовность к битве.
Осматриваю дорогу, ожидая, когда они появятся.
Вот оно, пора.
Их все еще, твою мать, нет.
Я вижу сначала маму и, заметив ее, встряхиваюсь. Ее волосы влажные от дождя, челка прилипла ко лбу. Она выглядит желтой, ее глаза влажные – как будто она плакала, – но вскоре я понимаю, что они опухли и мутные из-за болезни.
