Идя на такое предложение, я отдавал себе полный отчет о всех его возможных последствиях. Если бы Германия согласилась на наше предложение, а нам между тем со своей стороны не удалось бы в течение ожидающихся переговоров достигнуть существенных изменений лондонских постановлений, то за всю войну пришлось бы платить нам одним.
Ведь в таком случае нам пришлось бы удовлетворить не только Италию, Румынию и Сербию, но и оставить надежду на присоединение к нам Польши. Император Карл также ясно понимал все положение вещей, но, несмотря на это, он тотчас же решился пойти на предложенный ему шаг.
Я тогда думал – может быть, ошибочно, – что при известных условиях Лондон и Париж все же смогут внести некоторые изменения в лондонские постановления. Через долгое время, однако, пришел решительный отказ Германии от нашего предложения.
В апреле – то есть еще до того, как пришло решение относительно нашего предложения, – я сделал императору письменный доклад, в котором описывал это предложение и просил его переслать доклад императору Вильгельму.
Доклад гласил:
«Прошу Ваше величество разрешить мне развить мое мнение об общем положении в данный момент с той откровенностью, которая была разрешена мне с первого дня моего назначения, и в полном сознании моей ответственности.
Совершенно ясно, что наша военная сила иссякает. Я не буду останавливаться на этом положении, потому что это значило бы лишь злоупотреблять временем Вашего величества.
Я хочу только указать на сокращение сырья, необходимого для производства военного снабжения, на то, что запас живой силы совершенно исчерпан, и главное – на тупое отчаяние, овладевшее всеми слоями населения в силу недостатка питания и отнимающее всякую возможность дальнейшего продолжения войны.
Если я и надеюсь, что нам удастся продержаться в течение еще немногих ближайших месяцев и провести успешную оборону, то для меня все же вполне ясно, что дальнейшая зимняя кампания для нас совершенно немыслима; то есть, другими словами, что поздним летом или осенью мы во что бы то ни стало должны заключить мир.
При этом чрезвычайно важно начать мирные переговоры в такой момент, когда неприятель еще не совсем осознал вымирание нашей силы. Если мы выставим Антанте наши предложения в момент, когда внутренние события империи уже будут служить симптомом надвигающегося ее падения, то все наши старания окажутся тщетными и Антанта не согласится пойти ни на какие условия, кроме таких, которые означали бы уничтожение Центральных держав. Чрезвычайно важно, следовательно, приступить к переговорам своевременно.
Я не могу оставить здесь в стороне вопрос, на котором зиждется вся тяжесть моей аргументации. Я имею в виду революционную опасность, застилающую горизонт всей Европы, нашедшую поддержку в Англии и ставшую для нее новым средством борьбы. За эту войну с престола было свергнуто пять монархов, а поразительная легкость, с которой только что пала сильнейшая монархия в мире, невольно наводит на размышление и напоминает слова: exempla trahunt
[21]. Пусть не отвечают мне, что в Германии или Австро-Венгрии дело обстоит совершенно иначе, пусть не возражают, что в Берлине или Вене крепкие корни монархической идеологии исключают возможность таких событий. Эта война открыла новую эру мировой истории: для нее нельзя найти ни примеров, ни предпосылок. Мир уже не тот, каким он был три года тому назад, и тщетно искать в мировой истории аналогии событиям, ставшим теперь достоянием повседневности.
Всякий государственный деятель должен понять, если только он не слеп и не глух, что тупое отчаяние населения ежедневно усиливается; он должен слышать глухой ропот, доносящийся из широких масс, и если он отдает себе отчет в своей ответственности, он должен считаться с этим фактором.
Вашему величеству известны секретные донесения штатгальтеров. Два пункта совершенно очевидны. Русская революция действует на наших славян сильнее, чем на имперских немцев, и ответственность за продолжение войны ложится гораздо большей тяжестью на монарха, государство которого объединено лишь одной династией, чем на монарха, народ которого борется за самостоятельное существование. Ваше величество знаете, что бремя, нависшее над населением, достигло тяжести, ставшей просто невыносимой; ваше величество знаете, что тетива так натянута, что может лопнуть в любой день. Если же у нас или в Германии начнутся серьезные волнения, то мы, конечно, не можем скрыть этого от неприятеля, а с этого момента все дальнейшие попытки заключить мир будут безуспешными.
Я не думаю, чтобы внутреннее положение Германии, по существу, отличалось бы чем-нибудь от нашего, но я боюсь, что берлинские военные круги склонны предаваться некоторым иллюзиям. Я твердо убежден в том, что Германия точно так же, как и мы, дошла до последнего предела напряжения своих сил, что вовсе и не отрицается ответственными политическими деятелями Берлина.
Я утверждаю категорически, что если Германия будет пытаться вести дальнейшую зимнюю кампанию, то внутри империи также произойдут перевороты, которые кажутся мне гораздо более чреваты дурными последствиями, чем мир, заключенный монархами. Если монархи Центральных держав не в состоянии заключить мир в ближайшие месяцы, то народы сделают это сами через их головы, и революционные волны затопят тогда все, за что сейчас еще борются и умирают наши братья и сыновья.
Я, конечно, не хотел бы говорить oratio pro domo
[22], но я почтительно прошу Ваше величество вспомнить, что когда я один предсказывал два года тому назад румынское выступление, я натолкнулся на полное недоверие, так же как и тогда, когда за два месяца до начала войны я предсказывал чуть ли не день, когда она начнется. Я не менее убежден в моем теперешнем диагнозе, чем в тогдашнем, и я считаю своим долгом настойчиво подчеркнуть, что боюсь недооценки нависших над нами опасностей.
Объявление Америкой войны, безусловно, очень обострило положение. Правда, возможно, что пройдут еще целые месяцы, прежде чем Америка сможет бросить на фронт хоть сколько-нибудь значительные силы. Однако психологический момент, заключающийся в том, что у Антанты возникла надежда на новую мощную поддержку, откладывает решение на неопределенное будущее, что является особенно невыгодным для нас, потому что у неприятеля впереди гораздо больше времени, чем у нас, и он может ожидать гораздо больше нашего.
Сейчас еще нельзя сказать, каково будет дальнейшее развитие русских событий. Я надеюсь – и в этом фактически заключается главная зацепка моей аргументации, – что Россия надолго (а может быть, и навсегда) утеряет все свое значение и что этот важный момент должен быть нами использован. Помимо этого, я думаю, что мы должны ожидать англо-французского, а может, и итальянского наступления, но я все же верю и надеюсь, что нам удастся их отразить. Если это так и будет, а я считаю, что это может произойти через два или три месяца, то прежде чем Америка внесет в общую конъюнктуру резкое изменение, очевидно, очень для нас невыгодное, мы должны выступить с хорошо разработанными проектами мира и не отступать перед тем, что нам придется понести тяжелые, большие жертвы.
