Этот вечный страх перед прусским милитаризмом обнаруживался на всех соответственных совещаниях, а за ним постоянно следовало указание на то, что если мы согласимся на общее разоружение, то это уже будет большим преимуществом и серьезным шагом к миру.
Речь относительно необходимости создания «нового порядка вещей» (weltordnung), произнесенная мною в Будапеште 2 октября 1917 года, исходила именно из того соображения, что милитаризм является самым серьезным препятствием к сближению.
Моя аудитория состояла из вождей различных партий. Мне приходилось при этом иметь в виду, что если я буду говорить в слишком миролюбивом тоне, то он вызовет и у нас, и за границей совершенно противоположное настроение. У нас он мог вызвать еще больший упадок сил, за границей он был бы понят, как конец нашей боеспособности – и отодвинул бы от нас еще дальше всякую готовность к миру.
Часть моей речи, касающаяся нового миропорядка, гласила:
«Говорят, великий французский дипломат Талейран сказал, что язык дан для того, чтобы скрывать мысли. Это выражение, может быть, действительно соответствовало дипломатии того века, но для нашего времени трудно представить себе менее подходящую аксиому. Миллионы людей, страдающие на фронте или в тылу безразлично, хотят знать, почему и за что они борются, и они имеют право узнать, почему мир, к которому все стремятся, все еще не наступил.
Будучи назначен министром иностранных дел, я использовал первую представившуюся мне возможность, чтобы открыто заявить: мы хотим избежать всякого насилия, но с другой стороны, мы никакого насилия не потерпим. Мы готовы приступить к мирным переговорам, как только неприятель примет нашу точку зрения компромиссного мира. Мне кажется, что таким образом я ясно определил хотя бы общую схему идеи мира, как ее понимает Австро-Венгерская монархия. Это откровенное заявление осуждалось тогда многими, как у нас, так и у наших врагов – но аргументы этих критиков только утвердили меня в правоте моих воззрений. Я не беру обратно ничего из сказанного – в полной уверенности, что громадное большинство Венгрии и Австрии одобряет мою точку зрения. Имея это в виду, я считаю теперь нужным сказать несколько слов о том, как представляет себе императорское и королевское правительство дальнейшее развитие совершенно разрушенного европейского правопорядка.
В нашем ответе на мирную ноту папе мы указывали на то, что главная схема нашей программы заключается в установлении мирового порядка, которое было бы правильнее назвать созиданием нового миропорядка. Сейчас мне предстоит лишь дополнить эту программу – и прежде всего объяснить, какие соображения побудили нас выставить эти принципы, переворачивающие прежнюю систему.
Для широких кругов общества может показаться неожиданным и даже непонятным, что Центральные державы и, в частности, Австро-Венгрия хотят в дальнейшем отказаться от вооружения, несмотря на то, что во все эти тяжелые годы именно военная мощь спасала их от превосходства врага во многих других отношениях. Война породила не только новые факты и отношения, но и новые откровения, поколебавшие основы прежней европейской политики. Вместе со многими политическими теориями исчезло также и учение о том, что Австро-Венгерская империя вымирает. Догмат о предстоящем распаде ее оказывал губительное влияние на наше положение в Европе и послужил основой полного непонимания наших насущных нужд. Но раз нам удалось доказать за эту войну, что мы в корне здоровы и равноправны с другими государствами, то для нас отсюда следует, что мы теперь можем рассчитывать на понимание Европой наших потребностей и того, что надежды разбить нас силой оружия будут разрушены.
До тех пор, пока мы не доказали нашей силы, мы не могли отказаться от охраны, которую дает нам наше вооружение, и предоставить обсуждение наших жизненных запросов лицеприятному ареопагу, одурманенному легендой о предстоящем нашем падении. Однако с того момента, как мы доказали нашу боеспособность, перед нами раскрылась возможность сложить оружие одновременно с неприятелем и решить все разделяющие нас проблемы мирным путем третейского суда. Новое миросозерцание, получившее признание во всех цивилизованных странах, позволяет нам не только принять идею разоружения и третейского суда, но как вам уже известно, милостивые государи, оно нам с некоторого времени уже дало возможность всеми силами бороться за осуществление этих идей на практике.
Несомненно, что по окончании этой войны Европа должна стать на новый международный правовой базис, дающий некоторые гарантии долговечности. Мне кажется, что этот правовой базис должен быть обусловлен четырьмя пунктами:
Во-первых, он должен вселить уверенность, что ни с какой стороны не приходится ожидать реванша; мы хотим добиться, по крайней мере, того, чтобы завещать нашим детям и внукам, что они навсегда избавлены от повторения тех ужасов, которые мы пережили. Цель эта не может быть достигнута переходом первенствующего влияния от одного государства к другому. Она осуществима лишь вышеупомянутым путем международного всеобщего разоружения и признания третейского суда.
Само собою разумеется, что это мероприятие никоим образом не должно быть направлено против отдельной державы или даже против отдельной группы держав и что оно должно относиться в равной мере к войскам сухопутным, морским и воздушным. Но с войной как орудием политики необходимо бороться. Необходимо добиться всеобщего, равномерного и последовательного разоружения всех государств мира на международном базисе и под международным контролем, а оборону ограничить самым необходимым. Я отлично знаю, что достигнуть этой цели чрезвычайно трудно и что путь, ведущий к ней, очень тяжелый, длинный и тернистый. И все же я твердо убежден, что идти по нему можно и должно, независимо от того, представляется ли он желательным тем или иным лицам.
Большая ошибка думать, что, по окончании этой войны, мир опять начнет с того, на чем он остановился в 1914 году. Катастрофы, подобные этой войне, не проходят бесследно, и для нас было бы величайшим несчастьем, если бы соревнование в вооружении продолжалось бы и по заключении мира. Оно повело бы к экономическому краху всех держав. Военные расходы ложились большой тяжестью и в довоенное время, хотя мы и должны напомнить себе, что в момент, когда Австро-Венгрия была застигнута войной, она была далеко не на военной высоте; во время войны она пополнила свое вооружение, которым раньше пренебрегала, но если бы свободная конкуренция вооружения продолжалась бы и после войны, то тяжесть ее оказалась бы просто невыносимой для большинства государств.
Эта война научила, что в будущем необходимо считаться с общим наименьшим кратным всех прежних вооружений. Для того чтобы оказаться после войны на высоте, необходимо, при сохранении свободной конкуренции вооружения, чтобы все государства удесятерили свое военное снабжение. Им пришлось бы иметь в десять раз больше артиллерии, военных заводов, судов и подводных лодок, чем раньше, – и все для того, чтобы при случае иметь возможность пустить этот аппарат в ход. Годовой военный бюджет всех великих держав должен был бы подняться до многих миллиардов, но это немыслимо, если учесть все тяжести, которые лягут на воюющие державы по заключении мира.
