По вопросу о Добрудже мы находились в безвыходном положении. Так называемая «старая Добруджа», то есть та часть, которую румыны в 1913 года отняли у болгар, была обещана болгарам договором, заключенным еще при императоре Франце-Иосифе – как награда за их выступление, а часть земли, входящая между этой границей и линией Констанца – Черноводы, являлась предметом пламенных вожделений болгар. Домогательства болгар шли еще гораздо дальше. Они требовали всю Добруджу, включая и устья Дуная, а крупные разногласия, возникшие по этому поводу, на которых мы потом остановимся, показывают, с каким упорством и настойчивостью болгары придерживались этого постулата. Так как мы при этом стояли перед опасностью, что болгары, слишком жестоко обманутые в своих ожиданиях, отпадут от нас, то оставить румынам Добруджу было совершенно немыслимо. Можно было только попытаться обеспечить румынам свободный доступ в Констанцу, а затем искать выхода из затруднения, разделявшего турок и болгар по вопросу о Добрудже.
Дабы не разрывать окончательно только что завязанную нить, я попросил Авереску предложить своему королю личное совещание со мной. Я при этом надеялся выяснить королю, что он сейчас может заключить мир, правда, связанный с некоторыми потерями, но все же сохраняющий за ним престол, тогда как, если война продолжится, он уже не сможет рассчитывать на пощаду со стороны Центральных держав. Я надеялся, что задев эту струну, я смогу добиться продолжения мирных переговоров.
27 февраля я встретился с королем на небольшой станции в оккупированной Молдавии.
Днем мы прибыли в Фокшаны, оттуда на автомобиле до передовых позиций, где с румынской стороны меня встретили полковник Россели и несколько румынских офицеров. Мне был предоставлен германский грузовик, в котором мы проехали через наши окопы и линию неприятельских позиций, а затем до железнодорожной станции Падурени. Там нас ожидал вагон-салон, в котором мы ехали до Раксчиуни, куда прибыли после пяти часов.
Несколько минут спустя прибыл королевский поезд, и я тотчас же прошел к королю. Мое совещание с королем Фердинандом длилось около 20 минут.
Так как король медлил с переходом к делу, то разговор начал я. Я сказал ему, что я пришел не за тем, чтобы вымаливать мир, а исключительно за тем, чтобы по поручению императора Карла, который готов, несмотря на предательство Румынии, проявить в отношении к ней милость и пощаду, – передать условия мира, предлагаемые Четверным союзом и осуществимые только в том случае, если король Фердинанд заключит мир немедленно.
Если же король на это не пойдет, то продолжение войны неминуемо, а это означает конец Румынии и династии. Ведь наше военное превосходство значительно уже и сейчас, и теперь, когда весь наш фронт от Северного моря и до Черного освобождается, нам будет очень нетрудно чрезвычайно быстро и заметно усилить это превосходство. Нам известно, что Румыния не может рассчитывать на скорое получение снарядов, и если борьба снова разгорится, то не пройдет и шести недель, как королевство и династия перестанет существовать.
Король в общем не возражал, но сказал, что находит условия страшно тяжелыми. Без Добруджи Румыния не сможет дышать; что же касается до Старой Добруджи, то об этом еще можно поговорить.
Я ответил королю, что раз он жалуется на то, что данные условия чересчур тяжелы, то я хочу спросить его, каковы были бы его условия, если бы его войска вошли в Будапешт; но что, помимо этого, я все же готов гарантировать ему, что Румыния не будет отрезана от моря, а получит свободный доступ в Констанцу.
Тогда король снова стал жаловаться на тяжесть наших условий и прибавил, что он никогда не найдет кабинета, который согласился бы их принять.
Я заметил, что составление кабинета является вопросом внутренней политики Румынии, но, что, по моему мнению, при данных условиях составить кабинет, который вывел бы страну на путь спасения, может один Маргиломан. Я же со своей стороны могу только повторить, что условия мира Четверного союза не подлежат изменению. Если король их не примет, то мы через четыре недели добьемся мира гораздо лучшего, чем сегодняшний, который должен был бы вполне удовлетворить Румынию.
Я сказал, что мы готовы оказать Румынии дипломатическую поддержку по вопросу о присоединении Бессарабии и что Румыния таким образом выиграет гораздо больше, нежели потеряет.
Король подчеркнул, что он не заинтересован в Бессарабии, потому что она «заражена большевизмом», а что Добруджу отдать невозможно; а сам он в свое время решился на войну с Центральными державами лишь под очень большим давлением. Затем он опять заговорил об обещанном выходе к морю, который, по-видимому, значительно облегчал ему исполнение требуемой от него уступки.
В заключение я просил его дать мне в течение сорока восьми часов ясный ответ, согласен ли он вести переговоры на основе наших предложений.
Результатом нашего разговора явился созыв кабинета Маргиломана и продолжение переговоров. Прежде чем Маргиломан решил взять на себя бразды правления, он имел со мной несколько совещаний для точного выяснения наших требований.
С первым и самым тяжелым условием, а именно с отказом от Добруджи, он согласился сразу, потому что он быстрее и лучше короля понял, что ввиду наших обязательств по отношению к Болгарии, в этом пункте ничего изменять не приходится. Что же касается до наших территориальных приобретений, то я сказал Маргиломану, что придаю особенное значение тому, чтобы после мира установить длительное дружеское соглашение с Румынией и поэтому преисполнен желания по мере возможности сократить испрашиваемые уступки, дабы сделать их сносными для Румынии. С другой стороны, я просил его, Маргиломана, понять, что я вынужден хоть до некоторой степени осуществить чаяния венгров, – и Маргиломан, этот старый испытанный парламентарий, не делал себе иллюзий относительно того, что и я со своей стороны нахожусь в тисках.
Наконец, мы сошлись на том, что такие густозаселенные местечки и города, как Турну-Северин и Окна, останутся за Румынией и что в целом первоначальные требования будут сокращены примерно вдвое. Маргиломан заявил, что на такой компромисс он согласен. Большую роль во время моих переговоров играло мое желание установить с Румынией длительное экономическое объединение – или, по крайней мере, соглашение. Я отдавал себе полный отчет, что этот постулат осуществляет интересы Австрии, а не Венгрии; но я и сейчас еще думаю, что в данном случае, хотя я и был общим министром всей двуединой монархии, я был обязан защищать австрийские интересы, поскольку недостаток зерновых продуктов заставлял стремиться к доступу к румынским зернохранилищам.
Как и следовало ожидать, этот постулат вызвал яростное сопротивление Венгрии, и вначале, по крайней мере, ее никак не удавалось переубедить. Как бы то ни было, я ни на минуту не отклонялся от этого постулата, и я твердо решил не подписывать мирного договора, если мне не удается его осуществить. Но в то время, как переговоры еще продолжались, я покинул свой пост, а мой преемник не придавал этому вопросу такого значения, как я.
Со стороны Германии немедленно проявился тот ненасытный аппетит, который мы имели повод наблюдать еще в Брест-Литовске. Немцы хотели получить известную косвенную компенсацию, добившись от Румынии, чтобы она отдала в ведение германских торговых обществ свои нефтяные промыслы, казенные земли, железные дороги и гавани и подчинилась бы длительному контролю своих финансов Германией.
