Наблюдательный читатель сделает не один вывод из этой замечательной беседы. Финикийский князь вполне охотно признает культурный долг своей страны перед Египтом как очагом цивилизации, но настойчиво отрицает какие бы то ни было политические обязательства перед правителем Египта, которого он ни разу не называет фараоном, исключая упоминания о прежнем властителе. Положение ясно.
Взрыв военного энтузиазма и ряд даровитых правителей позволили Египту занять на несколько столетий царственное положение, по существу не отвечавшее мирному темпераменту его народа, и бессильные потомки древних императоров, уже больше не годившиеся для этой роли, с жалким пафосом взывали теперь к дням минувшей славы. Характерно для того времени, что это воззвание приняло религиозную или даже теологическую форму, и Унуамон смело заявляет о владычестве верховного фиванского бога над Ливаном, где финикийские князья всего лишь два поколения назад поклонялись и платили дань в храме Амона, построенном Рамсесом III. С помощью оракулов и изображения бога, дарующего «жизнь и здоровье», египетский посол пытался заключить с надменным финикийцем сделку на лес, который Тутмос III или Сети I потребовали бы, имея за собою свои легионы. Мы едва ли удивляемся, что изображение Амона не могло произвести впечатления на Закар-Ваала, как это удавалось сделать по отношению к его предкам армиям фараона; и лишь после того, как гонец, посланный Унуамоном в Египет, вернулся с несколькими серебряными и золотыми сосудами, некоторым количеством тонкого льна, свитками папируса, воловьими кожами, связками канатов и т. п., финикийский правитель приказал своим подчиненным срубить просимые стволы, хотя он и послал некоторое количество крупного леса для корпуса барки вперед, в знак своих благих намерений. Когда Унуамон уже был готов отправиться обратно с полученным строевым лесом, спустя приблизительно восемь месяцев со времени отъезда из Фив, Закар-Ваал рассказал ему со злобным юмором о судьбе египетских послов, в минувшее царствование задержанных в течение 17 лет и наконец умерших в Библе. Он даже предложил Унуамону показать их могилы. Эту любезность испуганный посол отклонил, прибавив, что посольство, с которым обошлись таким образом, состояло из одних только людей, в то время как на долю Закар-Ваала выпала несравненная честь принимать самого бога! Обещав князю заплатить остаток долга, Унуамон начал готовиться к отплытию, но тут он заметил в открытом море флот из одиннадцати зекельских судов, получивший приказание схватить его, без сомнения, за то, что он отнял серебро у зекельца по пути из Тира в Библ. Несчастный Унуамон потерял всякую надежду и, упав на берег, разразился рыданиями. Даже Закар-Ваал был тронут его несчастным положением и прислал ему ободряющее послание вместе с пищей, вином и египетской певицей. На следующий день князю удалось удержать прибывших зекельцев на совещании, в то время как Унуамон сел на корабль и ушел в море. Но буря отнесла его далеко в сторону и прибила к берегам Кипра, где население хотело его убить у дворца царицы Хатибы. К счастью для Унуамона, он встретил ее, когда она переходила из одного дворца в другой. В числе ее свиты египетский посол путем расспросов нашел киприота, говорившего по-египетски, и просил его передать царице его слова. „Скажи моей госпоже: „Я слышал даже в Фивах, обители Амона, что в каждом городе делают несправедливость, но – что поступают справедливо в стране Аласии (Кипре). Но вот несправедливость совершается здесь ежедневно!“ Она сказала: „В самом деле! Что такое ты говоришь?“ Он сказал ей: «Если море пришло в ярость и ветер пригнал меня к стране, где я нахожусь, ты не позволишь им воспользоваться моим положением и убить меня, ибо я – посол Амона. Я тот, кого они (египтяне) будут искать неустанно. Что касается команды князя Библа, которую они хотели убить, то, несомненно, их владыка найдет десять твоих команд, и он убьет их в свою очередь“». После этого команда Унуамона была призвана, а его самого просили лечь и заснуть. В этом месте его отчет обрывается, и заключение остается неизвестным, но и тут, на Кипре – царя которого, бывшего фактически вассалом Египта, фараон имел обыкновение призывать к отчету за нападения пиратов в дни былой славы – мы находим, что представитель Египта едва может спасти свою жизнь. Следует отметить, что, говоря о своих злоключениях, египетский посол нигде не упоминает о фараоне и возлагает столько же надежд на месть библского князя, как на месть Египта, – и это спустя лишь два поколения после того, как большой военный флот Рамсеса III в этих самых водах разбил могущественную объединенную эскадру северных врагов. Единственный и поучительный отчет Унуамона, таким образом, раскрывает перед нами полное крушение престижа Египта за его пределами и показывает, с какой ужасающей быстротой клонилось к упадку при слабых преемниках Рамсеса III некогда первенствующее государство в бассейне Средиземного моря. Когда на западе около 1100 г. до н. э. появился Тиглатпаласар I, какой-то фараон, вероятно Несубанебдед, чувствуя свое незащищенное положение в Дельте, счел за благо расположить в свою пользу ассирийца посредством подарка и послал ему крокодила. Таким образом, египетское влияние в Сирии исчезло совершенно, в то время как фикция традиционного господства в Палестине, лишенная всякого реального политического значения, все еще поддерживалась при дворе фараона. Для восстановления фактического господства будущие цари, как мы увидим, предпринимали туда спорадические кампании после образования еврейской монархии.
Между тем существовал лишь один выход из положения, создавшегося в Фивах. Посол, доставший строевой лес для священной барки Амона, был послан, как мы уже видели, не фараоном, а верховным жрецом Амона Херихором. В следующем году последний настолько завладел царским некрополем в Фивах, что послал туда своих людей, чтобы перебинтовать и подобающим образом предать новому погребению тела Сети I и Рамсеса II, оскверненные и ограбленные в первый год царствования Рамсеса XI. Храм Хонсу, в котором со времени Рамсеса III были закончены лишь святая святых и задние покои, был теперь дополнен залом с колоннами и предшествующими ему двором и пилоном. Стены новых пристроек несут на себе знаменательное свидетельство перемен, происшедших в Египетском государстве. В новом зале официальные посвящения на архитравах находятся в строгом согласии с условной формой, ставшей обычной начиная с эпохи Древнего царства: «Да здравствует Рамсес XII! Он сделал это, как свой памятник, для своего отца „Хонсу в Фивах, Великолепного Покоя“, соорудив для него (вышеназванный зал) „Носитель Диадем“ в первый раз из чудного белого известняка, сделав блестящим свой храм, как великолепный памятник навеки, который сын Ра, Рамсес XII, соорудил для него». Но вдоль основания стен мы читаем слова, ни разу до сих пор не встречающиеся в храме: «Верховный жрец Амона-Ра, царя богов, главнокомандующий армией Юга и Севера, правитель Херихор, торжествующий – он сделал это, как свой памятник, для „Хонсу в Фивах, Великолепного Покоя“, соорудив для него впервые храм, наподобие небесного горизонта…» Мы едва ли можем сомневаться в том, что главнокомандующий армией Юга и Севера был действительным строителем зала. По обеим сторонам центральной двери, ведущей во двор, расположенный перед залом, находятся два рельефа, изображающие каждый процессию бога, перед которым на том месте, где в продолжение нескольких тысячелетий неизменно стоял фараон, теперь изображен верховный жрец Херихор, совершающий воскурение. Но что весьма странно, шаблонные благословения, по обыкновению начертанные над головой бога и, как предполагалось, обращаемые им к царю, все еще призываются на Рамсеса XII! Подобно призрачному калифу, перевезенному египетскими султанами из Багдада в Каир и некоторое время сохранявшему там свои мнимые прерогативы, несчастный Рамсес XII был переселен в Фивы из своей резиденции в Дельте с тем, чтобы церемониал древней традиции фараонов мог поддерживаться еще в течение короткого времени. Письмо, посланное им нубийскому наместнику в 17-й год своего царствования, показывает, что он все еще сохранял там некоторый голос, по крайней мере, до этого срока, но дверь, несущая на себе два только что упомянутых рельефа, свидетельствует о том, что он потерял свой авторитет также и там, ибо на ней начертана надпись Херихора, все еще датированная годом царствования Рамсеса XII (дата, к сожалению, разрушена), в которой верховный жрец фигурирует как «наместник Куша». Вспомним, что уже в конце XIX династии Амон получил в собственность нубийскую золотоносную область; верховный жрец пошел еще дальше и завладел всей огромной провинцией по верхнему течению Нила. В той же надписи он называется также «хранителем двойной житницы» – должность, бывшая в фискальном отношении наиболее важной в государстве и уступавшая в этом смысле лишь должности главного хранителя сокровищницы в силу того, что зерно всегда было в Египте главным источником богатства. Верховному жрецу уже нечего было больше захватывать в сфере авторитета и власти: он – начальник всех армий, наместник Куша, он распоряжается сокровищницей и возводит постройки для богов. Фикция господства последних Рамессидов держалась еще по меньшей мере 27 лет, после чего главенствующее положение верховного жреца было, по-видимому, подкреплено оракулом Хонсу, за которым последовала санкция Амона. Об этом повествуется в вышеприведенной надписи, документе весьма фрагментарном и темном, начертанном на той же фатальной двери, которая как в процессе сооружения храма Хонсу, так и в истории государства знаменует предельный момент. Через эту дверь современный посетитель переходит из внутреннего зала, несущего как имя Херихора, так и имя Рамсеса XII, во внешний двор, построенный Херихором, где уже ничто не говорит нам о призрачном фараоне и где имя верховного жреца, с титулатурой фараона и заключенное в царский картуш, наконец появляется одно. С этих пор имя Рамсес уже больше не личное имя, а титул, обозначающий потомка некогда могущественной линии.
