На ужин замочили в рассоле утку, которую подстрелили во время тренировки, предполагая запоздалое празднование по случаю покорения Вершины Мира. Таких уток в мире осталось еще много – Дьявол против праздника не возражал. Запекли на деревянных шампурах, изготовленных по случаю, грибы. Время грибов, видимо, здесь еще не пришло или место выбрали не грибное – было их немного, грибы себе каждый собирал сам. Борзеевич нашел два белых гриба, Манька – штук пять сыроежек, а Дьявол собирал исключительно ядовитые поганки. Зато в достатке обнаружили луковичные и пряные травы, коренья и земляные орехи.
Манька из любопытства обменяла одну сыроежку на поганку, вкусовые качества которой нахваливал Дьявол, попробовала на вкус и тут же выплюнула. Еда Дьяволу не требовалась, таким образом он поддерживал компанию, вникая во все их тяготы, и переварить мог все, что угодно. Другое дело Борзеевич, который побаловать едой себя любил. Без еды он становился раздражительный, нес всякую околесицу о вкусной и здоровой пище, насильно посвящая их в тонкости местной и заморской кухни. От его рассказов начинало урчало в животе и, не переставая, текли слюнки, которые не успевали глотать.
После перекуса Манька и Борзеевич расслабились, наслаждаясь девственной природой и жмурясь от солнечного света. Манька жалела только об одном: она так и не увидела весны, а без весны, без подснежников, лето было неполным, даже такое красивое. Думать о будущем не хотелось, но мысли приходили сами собой. Оставалось не так много времени, когда они достигнут цивилизованной части государства. С Вершины Мира она видела, гор на их пути осталось всего три – одну они прошли, и она лениво размышляла, чем проткнуть Благодетельницу и вампира: осиновым колом, стрелой, или пытать их живой водой и крестом крестов…
За приятными мыслями на не сразу вспомнила о Горынычах, а когда вспомнила, настроение упало ровно наполовину, вынудив ее вернуться в бытие. Борзеевич лежал на траве и, облизываясь, рассматривал в бинокль гнезда орущих птиц, облепивших прибрежные скалы. Манька с любопытством проследила за его взглядом. Она бы тоже не отказалась от яичницы. Заметив, как Борзеевич рассматривает толстого ленивого гуся с красным гребнем и грудью, Дьявол привычно его отчитал.
– На чужой каравай роток не разевай, посмотрел и забудь! Это, Борзеевич, человеку уже не увидеть.
Борзеевич отложил бинокль, стянул ботинки, развернул портянки, проверил состояние своих ног.
– Ни единой потертости, – удивился он, поднеся портянки к носу. – И не пахнут, чистые!
– Сносу им не будет, – заверил Дьявол, принимаясь за разрез в своем плаще. Место выреза уже срослось, но неровно. Сделал надрез и обрезал лишнее, сметав ниткой, которую вытянул из обрезка. – Ты так и не загадала желание, – напомнил он Маньке.
– Что-то в голову ничего не приходит, – пожаловалась она, подсаживаясь ближе. – Давай помогу.
– Нет, Маня, не суметь тебе! Это такой плащ, который волочится за мной повсюду, и, если скажу ему стоять – будет стоять вечность, пока не заберу.
– Да ну, – не поверила она, вспоминая, как уютно ей под этим плащом спалось. – И взять никто не сможет?
– А ты попробуй, – ухмыльнулся Дьявол.
Манька протянула руку, собираясь дотронутся до плаща, но плащ внезапно набросился на нее, мгновенно объев плоть до кости, как будто растворил ее – кожа и мясо просто исчезли, объеденные костяшки пальцев болтались непонятно, как и на чем. Она взвыла белугой и упала, катаясь по земле, слезы бежали ручьем, мир как будто исчез, оставив ее с болью наедине. Вся боль, о которой она знала, не достала бы сотой доли той, что волнами врывалась в ее сознание, и вроде уже должна была потерять его от болевого шока, но продолжала оставаться в сознании, а пораженная кожа чернела и таяла, захватывая новые участки так быстро, что не оставалось сомнения: материя плаща впрыснула в нее какой-то смертельный яд, который действовал, как сильнейшая кислота, оставляя выбеленную кость.
Зажимая ее запястье, Дьявол начал колдовать, чтобы остановить распространение заражения.
Борзеевич, заметив необычное свойство плаща, вскочил с круглыми от ужаса глазами, далеко отбросил портянки, которые повисли на ветке дерева и, поддавшись всеобщей панике, перегрызли ее, упали и поползли в его сторону. Борзеевич, петляя, бросился наутек, спрятавшись за спину умирающей Маньки, которая уже только всхлипывала.
– Борзеевич, отойди от меня! Сейчас еще твои портянки меня начнут убивать! – в ужасе заорала она, отпихивая его ногой и заползая за Дьявола, продолжая выть от боли. Боль смещалась по руке к плечу.
Дьявол паники не ожидал…
– Борзеевич, подбери, а то обидишь! – потребовал он, хватая старика за шиворот. – Так и мир миру недолго скормить… Я же сказал, подбери, черт ты этакий – они чувствуют твой страх! – швырнул его к подползающим портянкам, которые пробовали на зуб все, что попадалось по дороге. И как только Борзеевич оказался рядом, они набросились на него, обмотавшись вокруг ног, и тут же успокоились, согревая его светлыми чувствами, отчего по лицу его потекли умильные слезы, в которых было все: и как приятно портянки носить, и как страшно он ими напуган, и как напуган Манькиными воплями и оголившейся до кости рукой…
– А что мне делать-то, чтобы не кусались? – прохрипел Борзеевич осипшим голосом.
– Погладь их, они это любят! С такими портянками тебе никакие оборотни не страшны… – бросил Дьявол сердито. – Тут у меня больная… Делов-то пальцы отреставрировать, а теперь всю руку придется лепить! Будь добр, принеси живой воды!
Борзеевич встал на цыпочки – осторожно ступая по земле, побежал к бутыли, которая стояла у костра.
– Быстрее! – заорал на него Дьявол, сверкнув глазом.
Борзеевич припустил бегом.
– И ты не кричи! – устав от воплей, устало попросил Дьявол, положив вторую руку на ее лоб, отчего боль утихла, или ей только показалось. Манька вдруг увидела себя со стороны. Как в Аду, когда вдруг потеряла связь с матерью и со своим телом, сознание начало блуждать, то вселяясь в птицу, то в Борзеевича, то еще в какую-нибудь тварь, из которой она могла за собой наблюдать.
Тело ее повалилось наземь, придерживаемое Дьяволом. Борзеевич влил в рот живую воду. Плащ Дьявола присосался к ее руке, обернувшись вокруг, после чего оголенные кости на руке начали обрастать мясом и кожей, а боль, которую она продолжала чувствовать, как эхо, даже будучи вне тела, внезапно прошла. Дьявол снова положил руку на ее лоб – и она внезапно снова оказалась сама в себе.
– Ну вот! Как новая! – Дьявол проверил состояние ее руки.
– Не болит, – удивилась она, пошевелив рукой. – Что это было-то?
– Плащ у меня, Маня, коричневая чума на все, что мне не хочется видеть. Образчик параллельности и воспитан до ужаса, проткнувший Рай и Ад, – похвастался он. – Мы с ним Край земли и Начало. Вреден, знаю, но вредностью от меня заразился. Только идиот может на него покушаться, ведь мы с ним одно целое.
– Ну, вообще-то, и без него не особо отваживались бы, – криво рассмеялась она, покосившись на плащ, мирно лежавший рядом. На нем даже шва не осталось.
