Завтракать Каверин отказался:
– Я уже давно позавтракал. У меня вообще к этому времени обычно третья встреча заканчивается.
Я пил горький кофе, Морис чай с чабрецом.
Каверин вещал:
– По викторине КТО ХОЧЕТ БИТЬ МИЛЛИОНЕРОВ – вопросов нет: выделяем четырех человек – не самых первых, не из первой десятки списка Форбса, но все миллиардеры, молодые ребята, технари, умницы, спортсмены, и вперед. А вот по шоу ПРИНЦ И НИЩИЙ имеются следующие условия…
Он сделал паузу – для пущего эффекта. Посмотрел на Мориса. На меня. Мы ждали.
– Условие первое: ставите меня в титры как генпродюсера. Как, кстати, и в первом шоу. Условие второе: ПРИНЦ И НИЩИЙ нужно переименовать. Нищий – оскорбительно, принижает участников с другой стороны. Условие третье: шоу формально остается реалити-шоу, но в действительности будет театрализовано.
– Это что значит?
– А то, Алан, друг дорогой, и значит, – пояснил Каверин: – Те-а-тра-ли-зо-ва-но. Построим в павильоне декорации трех квартир в спальных районах, возьмем никому не известных людей на роли гегемона и вперед. С песнями и плясками.
– Поясни, – попросил Морис. – Нам, дуракам. Неясно.
– Что тут неясного? – удивился Каверин. – Вы хотели настоящих олигархов? Будут вам настоящие олигархи, которые отправятся на неделю в семьи работяг. А вот семьи эти будут ненастоящие, и живут они в съемочном павильоне. Мужики-работяги – тоже ненастоящие – отправляются в реальные дома олигархов. К их реальным семьям. Ситуация под контролем. Теперь ясно?
– А как же натура? Поход в магазин? Дети?
– Алан, ну что вы из всего делаете проблему? Нужно в магазин – идут в магазин. Безопасность обеспечат – у них для этого имеются специально обученные люди. Которым за это платят специальные деньги. Закроем магазин на съемочный день. Или построим магазин в павильоне. Не вопрос. С детьми тоже решим: детей подберем. Ваше дело – сценарии эпизодов, диалоги, зрительский интерес. И не забывать о задаче: сочувствие того народа к нашему народу.
Мы молчали. Не ожидали такого поворота. Думали, олигархи просто откажутся от ПРИНЦА И НИЩЕГО: много рисков, публичность, неконтролируемые ситуации. А они взяли и решили проблему. Обеспечили контроль над ситуацией. Потому они и олигархи: крояґт реальность под себя.
Это они оказались демиурги. А не мы.
– Сеня, – сказал Морис, – люди эти ваши… а вдруг они потом проговорятся? Начнут болтать, давать интервью. Представляешь, какой скандал?
Каверин как-то особенно внимательно посмотрел на Мориса, словно раньше не видел. Вздохнул: ну как объяснишь ребенку мир взрослых?
– Не проговорятся. Для этого существует система поощрений и наказаний. – Обвел глазами комнату. Многозначительно: – Которая, кстати, распространяется и на присутствующих.
Это показать нам, кто теперь хозяин.
– А дети? – спросил я. Чтобы как-то снять сгустившееся под потолком напряжение.
– Алан, Алан, – засмеялся Каверин, радуясь, что я дал ему возможность не идти на открытый конфликт: – Это сын за отца не отвечает. А вот отец за сына даже очень. Понимаете? Родители должны будут заботиться, чтобы их дети не болтали лишнее. – Посмотрел на часы: – На то они и родители – детей воспитывать. И вообще об этом не волнуйтесь. Это наша забота.
То есть он сам как бы один из олигархов и решает проблемы по-ихнему. О чем нам следует помнить.
Морис молчал, глядя куда-то мимо Каверина. Я смотрел в окно: там было пусто. Воздух и воздух. И далеко внизу маленькая Москва, заполненная невидными с такой высоты маленькими людьми.
– Сеня, – нарушил паузу Морис, – тогда, может, еще одно шоу запустим? ОХОТА НА ОЛИГАРХА. Кремль выделяет одного олигарха в год, и народ на него охотится – по-настоящему. В пустых зданиях. В лесу. В полях. На огородах. И потом его заваливают. Тоже по-настоящему. Хороводы вокруг костра, труп буржуя на вертеле. Народный хор у березовой рощи. Звон колоколов. Рейтинги обеспечены.
Это была шутка, чтобы разрядить заполнившее комнату молчание.
– Для такого шоу мы Кремлю не нужны, – серьезно сказал Каверин: – Они сами в это играют.
66
Кто сказал две шестерки – плохо? Вроде никто.
Три – другое дело: Число Зверя. Впрочем, зачем Зверю Число?
Выехали затемно – пока блокпосты по дороге на аэродром не загружены. На обычной машине, без номеров ФСБ: не привлекать внимание. Последнее время новороссы активизировались на этом направлении: поставили две батареи, захваченные под Воронежем, иногда постреливают по примосковским трассам, но так – больше для порядка. Перемирие пока держится, однако все понимают: весной Голодач перейдет в наступление, и новоросская армия войдет в Мытищи. А Мытищи – ключ к Москве.
Нынешняя зима – бесснежная. И хорошо.
Широков злился, что забыл сигареты. Шофер не курил, с трассы съезжать нельзя, оттого что многие съезды заминированы староросской армией, когда отступали после потери Балашихи. Глупо подрываться на своих минах, да еще офицеру ФСБ.
Подрываться – вообще глупо. В том числе гражданским.
Они проехали еще один блокпост и свернули с основной трассы в сторону военного аэродрома. Отсюда до въезда в Монино тянулась проволока по обеим сторонам дороги. Широкову казалось, что в полутьме январского утра проволока искрила: по ней шел ток высокого напряжения. Он знал, что ему это кажется.
Слева – далеко – из рваного тумана выплыла хмурая от утренней стужи деревня с дымка́ми над трубами, торчащими на худых крышах. В редких избах горел свет – желтоватые отблески сквозь замерзшие окна.
Деревня скоро пропала, с ней пропала и чужая ранняя жизнь. Вокруг темнели холодные зимние поля, окаймленные сквозным голым лесом. Лес тот стоял пустой. Звери ушли: голодно, и война кругом.
Родина.
Лет семь назад, когда большая война только разгоралась на юге, Широков ездил в отпуск на Ладогу, где местные, подвыпив, еще звали страну Россией. Широков запомнил тот отпуск, оттого что много рыбачил и много спал. Он подолгу сидел в мелко покачивающейся лодке метрах в ста от поросшего тонким кустарником глинистого берега, закинув удочку с грузилом в темную воду, и спал. Все равно ничего не ловилось.
Теперь на Ладогу не поедешь: это Финляндия. Путинбург еще наш. Да Москва пока держится. До весны.
Черная толстая металлическая папка для документов с гербом России и вытисненными золотом буквами ФСБ съехала на повороте с кожаного сиденья. Широков еле успел ее поймать. Он положил папку на колени и прижал ладонью, ощупав цифровой замок на торце – закрыт ли. Внутри хранилась еще одна папка – старая, бумажная, с потрепанными тесемками и аккуратно выведенным синими чернилами названием досье – 66.
