Найману часто было стыдно, что Аня любит его больше, чем он заслуживал. Тогда он летел в Лондон и что-нибудь ей дарил.
Найман ценил чувство дома. С годами потребность в этом чувстве усиливалась, нарастала, заполняя его ровным покоем. И сама Аня была окутана этим ощущением покоя, будто теплым туманом, в котором сразу становилось легко и просто, и ее туман расплывался, заполняя мир вокруг. Все остальное – манящие огни больших задач, бури бизнеса, молнии недолгих увлечений – все тонуло в этом тумане, и он съедал ту, другую жизнь, жизнь помимо себя, жизнь за своими границами, и казалось, ничего, кроме этого теплого, покойного, уютного тумана, нет и быть не должно. Так белый утренний воздух над несущейся в ненужную даль рекой прячет ее, и лишь отдаленный гул течения слышен за его плотной завесой. Река пропала, и не нужно никуда плыть. Лег, укутался туманом и заснул.
Ему повезло с Аней: она не задавала вопросов. Оттого и ни к чему было врать.
Найман не хотел ее расстраивать. Лучше встретиться с Покровским и Строковым сейчас – до приезда домой, чтобы потом ничто не отвлекало от семьи.
– Если на час, то прямо сейчас. Потом не смогу уже до Москвы.
– Где удобнее, Марк Наумович?
Он назвал место.
Суть изложил Покровский. Найман не любил Покровского, оттого что понимал его лучше других молодых российских миллиардеров, которые ему нравились. Они рассчитывали на себя и думали, что не зависят от жизни. Они думали, что жизнь зависит от них.
Покровский был переходным звеном. Вроде один из новых, но вырос в бизнесе по старым правилам. Найман знал его покровителей: люди из старого мира, занявшие место в новом, оттого что работали в правильных организациях. Люди, удержавшие страну на чекистском крючке. И поймавшие на тот же крючок таких, как Покровский.
Им подали обед в отдельной комнате закрытого клуба “Уайтс”. Найман не совсем понимал, зачем это нужно, но жившие в Лондоне друзья посоветовали выбрать клуб. Он вступил в два – “Девоншир” в Сити, деловом районе Лондона, где собирались финансисты, и “Уайтс” на Сент-Джеймс-стрит – старейший в Британии клуб аристократии, куда до сих пор не допускали женщин. “Уайтс” не принимал новых кандидатов, если их заявления не поддержаны минимум тридцатью пятью членами клуба, да и тогда особо не принимали, но Марка Наумовича Наймана приняли. Вероятно, посчитали его британским аристократом.
– Время подошло. – Покровский прожевал листья салата с тыквенными семечками и козьим сыром, проглотил. Запил белым вином. – Мы пришли к выводу: время подошло. Нас – мировую элиту – ожидает насильственное перераспределение активов. Нужно решение создавшейся ситуации.
– Кто – мы, Валентин? – спросил Найман. – Кто пришел к выводу? Вы и Максим?
– Не только. – Покровский откинулся на спинку стула, улыбнулся: – Коля Гнатюк. Антон Кляйнберг. Но идея, идея о том, что нужно делать, – Максима.
Строков был гений. Найману это объяснили, когда он вкладывал деньги в первый строковский стартап после возвращения того из Британии. Найман инвестировал во все российские хайтек-проекты, хоть и не понимал этот бизнес – без внятной прибыли, с непонятно на чем основанными оценками, но деньги это для него были небольшие, и сулимый потенциал намного превышал риск. Главное же – такие инвестиции давали ему ощущение молодости, как давали его недолгие романы с юными девушками. Девушки, правда, не приносили долгосрочной прибыли. Зато обещали кратковременный результат.
– Что здесь нового? – спросил Найман. – Это продолжается с момента формирования классов: одни защищают свои привилегии, другие пытаются их отнять. Что вы вдруг сейчас всполошились? И какой такой вы нашли выход, который человечество не могло найти раньше? Поделитесь, Максим.
Строков сидел молча, склонив набок большую красивую голову с длинными темно-русыми волнистыми волосами и огромными, подернутыми дымкой, серыми глазами. У Строкова было лицо викинга, как их рисовали в детских книжках про Древнюю Русь – широкоплечих, бородатых, приплывших в дальнюю лесную страну навести в ней суровый северный порядок. В молодости Найман хотел такое лицо. Сам он был высокий, худой, с длинным подбородком, и, как говорила Аня, весь из углов. И лицо его – длинное, худое – тоже было словно составлено из углов или, скорее, из треугольников. Найман был похож на большого сероглазого добермана. Он это знал.
– Выход нашли, – подтвердил Строков. – Стратегию выхода нашли. Раз и навсегда изменить эту… – Он запнулся, подыскивая правильное русское слово, – эту парадигму. Динамику. Борьбы за привилегии. Станет невозможно.
И снова Покровский:
– У власти нет альтернативы, если она хочет остаться властью. Нужно будет задобрить, закидать массы деньгами, симулировать социальную справедливость. А у кого взять деньги, как не у нас? К нам и придут. Нас и сдадут. Не потому, что наша власть плохая, хотя она плохая, но не поэтому: любая администрация так поступит – любая и везде, если держится за свое место. Нужно глобальное решение проблемы, ее корня, первопричины, и мы можем его предложить. Раз и навсегда, как сказал Макс. Что делать. Как поменять ситуацию.
– Интересно. – Найману и вправду было интересно. – Что за идея?
Они закончили ланч; в приоткрытую для выноса грязной посуды дубовую дверь проникала приглушенная жизнь закрытого клуба “Уайтс”: вежливый шелест подошв прислуги, британские голоса с их постоянно меняющейся, плавающей интонацией, позвякивание бокалов на уносимых и приносимых подносах, и тот странный фон, что всегда висит там, где много людей. Найман чувствовал этот фон, как чувствовал температуру воздуха, как чувствовал влажность воды: фон зудел, дрожал, словно дымка, даже в пустых коридорах, будто люди ушли, и после них остался белый шум – как радиация. В разных местах фон звучал для него по-разному, будто разные люди по-разному меняли структуру молекул окружающего их воздуха, и в нем появлялось нечто, помимо кислорода и азота, аргона и примесей. Найман всегда хотел знать, слышит ли это он один или слышат все, но забывал поинтересоваться.
– Проект называется КВОРУМ, – сказал Покровский. – То есть достаточное число участников. В смысле – больше не нужно.
– Для чего не нужно? – спросил Найман.
– Вообще не нужно, – ответил Строков.
Кворум 1.1
Ситуация поменялась после Крыма. Стало понятно, что власть готова обострять положение без оглядки на элиту. Стало понятно, что нужно выработать альтернативную стратегию будущего, потому что, когда все наебнется и собирание земель русских – прекрасное для электоральных рейтингов, но губительное для бюджета – обернется дырой, куда утечет старательно скопленный жировой запас страны, власть найдет виноватых и выдаст их на народный суд. А кто виноватые – понятно. Родина знает своих злодеев. Поименно.
Покровский не переставал удивляться тому, что при всей очевидности происходящего российские элиты продолжали жить по инерции, по раз навсегда выработанному и заведенному ритму вассального смирения – мерному и покорному. Словно их сердца бились в унисон с кремлевскими курантами: бом-бом бом-бом бом-бом. В нем стучал, рвался наружу другой ритм: нетерпеливый, рваный, резкий. Сердце Покровского отсчитывало секунды вдвое, втрое быстрее, чем они пролетали, будто он дышал взахлеб, хватая раскрытым ртом воздух – чтобы меньше досталось другим.
