Медведь этот кстати. У Довгалева теперь есть предлог начать переговоры со спецназом: братва сама уполномочила.
Хорошо получилось. Тактически верно. И в стратегию встраивается.
– Арестанты… – Довгалев подождал, выдержал паузу – собрать внимание. Он говорил осторожно, подыскивая слова, понятные сидящим перед ним людям, избегая привычных ему военных терминов: – План мой – такой…
Кольцова не слышала слов, произносимых людьми на мониторах с видеокамер слежения: будто смотрела немое кино без титров и должна была придумать диалоги сама, написать мысли и желания говоривших, их требования и вопросы, и тем определить этих людей. Сделать теми, кем они ей представлялись. Она пыталась услышать сквозь тишину мониторов, что спрашивает Довгалева рассудительный, тихий, мало приметный Тимошин, вспоминая информацию из его личного дела – прекрасный организатор, выстроивший дисциплинированную бандитскую бригаду с четкой вертикалью управления, проявивший уникальную даже для 90-х жестокость во время войн за сферы влияния над пермским рынком, хороший семьянин, щедро жертвовавший на церковь; чего хочет от Довгалева красивый, похожий на изможденного романтизмом и абсентом французского поэта Хубиев – выпускник Грозненского пединститута по странной для мужчины специальности “Дошкольная дефектология”, легендарный полевой командир, плененный в бессознательном от контузии состоянии во время боя; что за слова произносят все эти убийцы и бандиты, добродушно смеющиеся, рассевшись на неудобных стульях в зале клуба ИК-1 – такие обычные, такие нестрашные. Особенно за бронированной дверью мониторной спецчасти.
Новая жизнь открывалась для Анастасии Кольцовой. В этой жизни она придумывала роли для других – бессловесных, существующих лишь как рябые, побитые в зернистую точку изображения с дешевых видеокамер слежения. Придумывала им роли в задуманном ею будущем, сперва пригрезившемся намеком, пролетевшей яркой птицею, а потом все явнее, отчетливее возникшем среди полусна навсегда канувшего, словно неслучившегося с нею прошлого. В том прошлом ее роль написали другие, и она послушно исполняла эту роль много-много лет, каждое утро выходя на подмостки все тянувшегося и тянувшегося представления под названием “Чудесная и необыкновенная жизнь Ани Найман (по мотивам сказки Шарля Перро «Золушка»)”. Затем она сняла давившую золотую туфельку, и представление кончилось.
Анастасия Кольцова не знала, для чего – неожиданно для себя самой – осенним холодным утром вышла из жизни Ани Найман и села на рейсовый автобус в другую жизнь, но знала, что пора. Теперь она знала, для чего: менять и создавать заново жизни других. Жизни бессловесных других, сделав их настоящими, полнокровными, определенными ее замыслом персонажами из расплывчатых рябивших пикселей на тусклых экранах спецчасти.
В дверь постучали. Три-два-три. Кольцова взглянула на монитор – убедиться, что пришедший один, – и нажала кнопку на пульте. Пневматическая дверь всхлипнула и отворилась.
Дневник Веры Мезенцевой
30 сентября 1980 г.
Что означает “решим вопрос”? Что Слонимский имел в виду? Как они решат вопрос с этой девочкой? Как можно его решить?
Пока меня заперли в моей же квартире; что будет потом? Не думать: это будет потом. Сейчас нужно записать, что случилось. А что потом, то потом.
Мысли путаются. Сейчас, потом… Сотрясение мозга? Айдар ударил меня по голове – сверху, ладонью, словно пришлепнул надоевшую ему муху. Словно я ему надоела своим жужжанием, своим назойливым кружением, и он меня прихлопнул. Я – от удара – села на пол и слушала звон в голове. Будто эхо – гудит, гудит, ровно так. Мерно.
Меня никогда не били по голове. Меня вообще не били. Однажды, когда я пришла домой пьяная в восьмом классе, мама дала мне пощечину. Обозвала шлюхой. Если бы. У меня до первого курса ничего и не было.
При чем тут это? Зачем лезет в голову всякая ерунда? Нужно сосредоточиться и записать главное – что случилось. Что я сама видела. Как умерли бессмертные Последины. Как Кирилл привел эту девочку.
Первая Процедура была назначена на одиннадцать, и ранним утром около Установки никого не было. Я одна. Зачем я пришла? Ведь не хотела, ведь решила не приходить, собралась идти в лабораторию проследить мутации генов. Мы с Розенцвейгом уже перешли от синтезирования наборов ферментов in vitro к синтезированию in vivo. От пробирки – к живому организму.
Элементарно, Ватсон. Но что не элементарно, так это контроль над такими изменениями. Мы пока не можем ими управлять. А должны.
Человек – царь природы. А мы с Розенцвейгом – его боги. Хотим выращивать принципиально новых царей. Потому и должны управлять мутациями. Иначе какие мы боги?
А вдруг бог тоже не умеет управлять нашими мутациями? Не контролирует придуманные им для нас изменения? Вдруг он тоже экспериментирует – запускает новый вектор и смотрит, что произойдет? Опробывает на нас разные мутагены? И когда не получается, поступает с нами, как и нужно поступать с неудавшимся лабораторным материалом, как поступаем мы с нашими милыми белыми лабораторными крысками: берем большие острые ножницы и отрезаем им головы. Чик, и готово. Бросаем в ящик для израсходованного биоматериала и достаем из клетки следующую – с шелковистой шкуркой, тоненько пищащую, теплую – и все заново. In vivo.
Сама не поняла, как пришла к Установке: собиралась в лабораторию. Пришла, для чего-то просмотрела параметры Процедуры реверсирования, словно готовилась, хотя до одиннадцати никого из назначенных Испытуемых быть не должно. До одиннадцати никого из назначенных Испытуемых и не было. Пришли неназначенные.
Девочка – высокая, темноволосая, желтое мини-платье в синий цветочек, белые короткие носочки на длинных смуглых ногах (почему я заметила эти белые носочки? ведь не важно) – девочка вошла первой. Я не поняла, кто она. Думала, прислали новую лаборантку, нужно будет обучать. За ней – еще выше, тонколицый, с янтарными глазами – Кирилл. Тогда я и поняла, почему пришла к Установке. Значит, заранее все решила, только себе не сказала.
– Доброе утро, Вера Леонидовна.
Ага, как же: доброе.
– Это Лиза. Я ей все объяснил. Она согласна.
Смотрю на Лизу. Кивает – согласна. Идиотка. И я такая же.
– Здравствуйте. Лиза, что Кирилл вам объяснил? На что вы согласны?
Молчит. Смотрит на него. Понятно: на него посмотришь и будешь согласна на что угодно.
– Лиза, что Кирилл вам объяснил?
Вдруг улыбнулась. Сейчас заплачет. И я с ней.
– Здравствуйте, Вера Леонидовна. Спасибо, что согласились нам помочь.
Когда это я соглашалась? Не важно.
– Лиза, что Кирилл…
– У Кирилла наследственное заболевание. Очень опасное. Связанное с кровью. Может передаться ребенку. Нужно сделать ряд процедур, чтобы предотвратить.
Кирилл глядит мне в глаза: расскажу или нет? Молчу. Как рассказать ей, что она беременна от бога, который живет вечно, но не хочет, чтобы его ребенок стал богом?
