Когда Аня оттащила наросшие ветки кустарника с крышки железного – в человеческий рост – люка, врытого в стенку оврага, ей уже не было холодно. Она смотрела на тусклую грязную дверь с длинной ручкой затвора, и перед ней, как право на вход в чудо, стояли пустые глаза бойца Новоросской Освободительной армии Пети Гладких.
Лиза
Было тепло: дом – новой планировки – хорошо отапливался. Лиза не помнила, как ей досталась эта светлая трехкомнатная квартира и почему она здесь жила, но ее это не тревожило: время шло и затягивало своей пеленой прежнее, что закатилось в памяти, став дальним, ненужным. Деньги у нее были: дядя Кеша привозил каждый месяц. Больше, чем могла потратить. Намного.
В институте быстро оформили академический отпуск, и пожилая сухая женщина в учебной части долго глядела на нее сочувствующими мелкими глазами, словно хотела помочь, да нечем.
После подписания всех бумаг женщина дошла с Лизой до двери в узкий, выстеленный зеленым линолеумом, коридор учебной части мединститута и, придержав за локоть, сказала:
– Ждем тебя на следующий год. Желаю легких родов.
Лиза кивнула. Она не знала, что нужно отвечать в таких случаях. Ей было нехорошо от долгого сидения, пока оформляли документы, и хотелось в туалет. Ей все время хотелось в туалет. Или есть.
– Да-а-а, – протянула, качая головой, женщина и неожиданно погладила Лизу по предплечью: – Зачем только нужен нам Афганистан этот?!
Повернулась и быстро пошла обратно – к своему столу. Лиза так и не поняла про Афганистан: война там началась недавно и ее в любом случае не касалась. “О чем она? Нужно у дяди Кеши спросить, – решила Лиза. – Он же с учебной частью про академ договаривался”.
Лиза спустилась по лестнице и забыла и что нужно спросить, и у кого нужно спросить, как забывала теперь быстро и многое. Ее жизнь протекала в настоящем, где главными стали беременность и приближавшиеся роды. Остальное пролетало мимо, теряясь, отдаляясь, подергиваясь дымкой и становясь никогда не случившимся. Как казалась далекой совсем недавняя гибель матери: сбил пьяный шофер прямо у выхода с работы. Хорошо, дядя Кеша появился, всем, всем ей помог. Она его раньше не знала, не помнила. А вот родня.
Лиза, старательно застегнувшись, вышла на промерзшую Трубецкую и остановилась – надеть красные вязаные варежки. У нее были новые кожаные перчатки – вишневые, импортные – дома, в передней перед зеркалом, но она любила эти варежки. Она не помнила, откуда они у нее, и, глядя на них, ей виделось чье-то лицо. Женщина, родная, добрая, но кто эта женщина, Лиза не могла вспомнить.
Она покачала головой в белой меховой круглой шапке – подарок дяди Кеши – и оглянулась на светло-желтое здание института, откуда вышла. “Что я там делала? – удивилась Лиза. – Зачем?” Удивление растаяло в холодном воздухе, превратившись в дымок, колебание ни о чем, и Лиза обернулась, не зная, что делать дальше. Куда идти.
– Лиза! Лиза!
Дядя Кеша. Спаситель. Всегда рядом, когда нужен. Спасибо.
– Академотпуск оформили? – Дядя Кеша – черноволосый, черноглазый, совсем нестарый.
Лиза иногда – все реже – пыталась вспомнить, чей он дядя, но не могла. Каждый раз наплывало что-то вязкое, плотное и мешало об этом думать. Да и незачем.
– Ну и хорошо, – не дождавшись ответа, дядя Кеша взял ее под руку. – Осторожно, скользко, улицы совсем не чистят. А нам пора к врачу – на осмотр. – И повел ее к ожидавшей их черной “Волге”.
Лизу осматривали дважды в неделю: вторник и пятница. Дядя Кеша сам возил ее на осмотры, где старый высокий врач с острым лицом и сложным именем, которое Лиза каждый раз забывала, сажал ее в жесткое гинекологическое кресло и одобрительно копался, удивляясь тому, как у Лизы хорошо внутри. Ему помогала толстая медсестра, и Лиза радовалась, какие у той мягкие руки.
Затем врач делал Лизе укол, и она мгновенно засыпала. Не засыпала, а проваливалась в легкий пух, откуда не хотелось выбираться, а лежать и лежать, закрыв глаза. Ее не тревожили, пусть девочка поспит.
Дядя Кеша ждал за ширмой, пока врач долго рассказывал о том, насколько раскрылась шейка матки и сколько времени осталось до родов. Он рассказывал дяде Кеше. Лиза пыталась слушать, но после сна плохо понимала, о чем речь. Ей было неинтересно. Она не всегда помнила, зачем они здесь.
Однажды она пожаловалась старому доктору, что внутри у нее словно плывет туман, заполняя собой ее мысли, мешая их в крошево обрывков памяти.
– Не волнуйтесь, Лиза, – успокоил ее доктор. – Это пройдет. После родов начнете принимать таблетки, и вернется ясность. И учиться сможете снова, и работать. А что не помните, так какие-то вещи лучше и забыть.
Дядя Кеша одобрительно кивал, слушая доктора, затем попросил Лизу посидеть в коридоре, где она смотрела на грязные окна и московский воздух, томящийся в шумном городе, но не могущий его покинуть. Воздух был заперт, вместе с людьми. Лизе казалось, что когда-то она дышала другим воздухом, но не могла вспомнить, где это было. И каков тот воздух на вкус.
Март закончился ветром – холодным, сырым. Лиза проснулась ночью и слушала, как за окном бормочет весна. Ей давило живот, будто крутило от плохой еды, и болела поясница. Лиза села в кровати. Включила свет. И поняла, что постель под ней мокрая.
На тумбочке – прямо на лакированном дереве – был наклеен листок с номером телефона. Лиза не помнила, чей этот номер и кто его наклеил, но знала, что сейчас нужно звонить.
Она набрала номер на черном аппарате, слушая, как белый диск возвращается на место с легким шелестом, и ей сразу ответили:
– Лиза! – узнала она голос дяди Кеши. – Началось? Машина через десять минут. Я сам поднимусь – у меня ключ.
Лиза ничего не сказала, повесила трубку и с трудом встала – собраться.
Родился мальчик. Все прошло, как и должно пройти при первых родах у здоровой восемнадцатилетней девушки – с трудом. Но без осложнений.
Через неделю ее привезли домой, где Лизу ждали детская кроватка, коляска и комод, забитый одеждой для маленького. И цветы, цветы – в каждой комнате.
Толстая медсестра долго хлопотала в детской – устраивая, переставляя, переделывая. Лиза сидела на диване в гостиной, дядя Кеша стоял, то и дело спрашивая, как она себя чувствует. Лиза чувствовала себя хорошо. Она хотела спать.
– Завтра поедем и к гинекологу, и к педиатру, – говорил дядя Кеша. – Пусть посмотрят и тебя, и ребенка.
Лиза кивнула. Она хотела спать.
Затем пришла другая медсестра – молодая, с короткой стрижкой: остаться с Лизой на ночь.
Лиза вышла проводить дядю Кешу и толстую медсестру в переднюю. Здесь было темно и прохладно – словно в передней уже стоял вечер.
– Вот, Лиза, ты и мама, – сказала толстая медсестра, улыбаясь.
Лиза кивнула. Она смотрела на лежавшие у высокого зеркала красные вязаные варежки – совсем детские.
