12 августа внезапно умер Артур Гриффит, с которым Коллинз вместе подписывал мирный договор. Гриффит упал без сознания, наклонившись завязать шнурки. Пришел он в себя уже в окружении докторов, но те не могли помочь. Гриффит снова упал, изо рта у него текла кровь, священник произвел срочное соборование. Он скончался. Ему был пятьдесят один год. Официальной причиной смерти объявили кровоизлияние в мозг, но едва ли не вся Ирландия знала, что Гриффит заработался до смерти.
Смерть Гриффита стала тяжелым ударом для его сторонников. Но самое страшное ждало впереди. Коллинзу тоже было суждено пасть жертвой гражданской войны до конца этого августа. На его жизнь покушались и прежде. В апреле он попал под выстрелы, выходя с друзьями из такси перед дублинским отелем. 11 августа Коллинз в сопровождении конвоя выехал из столицы, намереваясь проинспектировать юго-западные части армии. Весть о смерти Гриффита заставила его вернуться в Дублин, где готовились похороны, однако после Коллинз снова отправился в путь. В Корке он провел две ночи в отеле «Императорский», занятом солдатами.
Около семи утра 22 августа Коллинз покинул отель в сопровождении верного товарища Эммета Далтона и маленького конвоя из мотоциклов и машин, одна из которых была бронирована. Они намеревались проехать по территориям, наиболее яростно настроенным против мирного договора. Через час Коллинз ненадолго остановился в крохотной деревушке Билнаблат. К этому времени подавленность и недомогание, от которых он страдал последние недели, как будто оставили его. Заглянув позже в паб, которым владел его кузен Джеремайя, он как будто находился в приподнятом настроении. «Я все устрою, – слышали от него посетители паба. – Я положу конец этой проклятой войне». Тот факт, что Коллинз появился на враждебной территории, не укрылся его недоброжелателей. Они замыслили устроить засаду неподалеку от Билнаблат, если конвой поедет обратно в Корк той же дорогой. Здравый смысл должен был подсказать Коллинзу избрать другой путь, и до сих пор неизвестно, почему он поступил иначе. Возможно, другого пути и не было. Немало местных дорог перегородили, а мосты взорвали.
Как бы то ни было, конвой снова приблизился к Билнаблат вечером, около половины восьмого. К тому времени многие члены ИРА, сидевшие в окрестностях деревни целый день, уже оставили посты: они решили, что Коллинз и правда выбрал другой маршрут. Но некоторые еще оставались, ожидая в засаде, и при виде конвоя они открыли огонь. Эммет Далтон было приказал водителю: «Жми, словно черти за тобой гонятся!» – но Коллинз перехватил приказ, крикнув: «Стоп! Мы дадим бой». Выстрелив в ответ из-за своей бронированной машины, Коллинз увидел, что противник меняет позицию. Он пробежал по дороге около тринадцати метров, упал на землю, продолжая стрелять. По словам Далтона, вскоре после этого он услышал слабый возглас Коллинза: «Эммет, я ранен». Подавшись на звук, Далтон увидел Коллинза: тот лежал лицом вниз, в голове зияла рана. Несмотря на то, что Коллинз отозвался на прикосновение, Далтон понял, что тот умирает. «Очень осторожно я положил его голову к себе на колено, – позже напишет Далтон. – Я пытался перевязать рану, но это было очень сложно: она была чудовищно велика. Я так и не справился с этой задачей. Глаза генерала закрылись, а лицо стало мертвенно-бледным».
Едва поставив свою подпись под Англо-ирландским мирным договором в декабре 1921 года, Коллинз отправил другу мрачное письмо: «Я подписал себе смертный приговор». Его слова оказались пророческими. Тело Коллинза отвезли обратно в Корк и после морем переправили в ирландскую столицу. 28 августа состоялись похороны. Гроб с телом Коллинза поместили на лафет и торжественно провезли по улицам Дублина. Его предали земле на кладбище Гласневин. Через месяц после убийства основные сражения прекратились, хотя вооруженные конфликты продолжал вспыхивать в некоторых районах страны весь оставшийся год и в начале следующего. Официально гражданская война в Ирландии закончилась в мае 1923 года, когда ИРА объявила о прекращении огня. Но тень войны еще долго не покидала Ирландию, определяя всю ее политику в XX веке. В 1948 году судья и политический деятель Кингсмилл Мур написал: «Даже в наши дни ирландскую политику в основном определяет раздор 1922 года между охотниками и жертвами». Его слова отзвуками гремели и в последующие десятилетия. Сегодня две главные ирландские политические партии по-прежнему – Фине Гэл и Фианна Файл, две стороны, отголоски войны столетней давности.
Весь этот джаз
Если десятилетие 1920-х годов не все называют «ревущими двадцатыми», то почти все согласны, что это «век джаза». Говорят, что это выражение придумал Фрэнсис Скотт Фицджеральд. И хотя оно звучало и прежде, именно Фицджеральд внедрил его в общественное сознание, в 1922 году выпустив сборник рассказов «Сказки века джаза». Джаз звучал на фоне многих знаменательных событий 1920-х годов, в особенности в Америке. Не все, впрочем, разделяли восторг по отношению к нему. Доктора предупреждали, что джаз вреден для здоровья. И правда ли, что «синкопы толкают на путь греха», как выразился один журнал? Многие так и думали. Издание Ladies’ Home Journal организовало настоящую антиджазовую кампанию. Его редакцию весьма тревожило, что джаз ответственен за падение нравов, и в дрожь бросало от этих танцевальных движений: «Все эти извивания и сластолюбивые призывы!» Журнал призывал «запретить джаз на законодательном уровне». Писатель и дипломат Генри ван Дайк называл джаз «абсолютной какофонией – разновидностью музыки, которую изобрели черти, чтобы мучить слабоумных». Но ни Ladies’ Home Journal, ни ван Дайк, родившийся в 1852 году, не могли понять духа времени. Джаз не был предназначен ни для матрон из среднего класса, ни для семидесятилетних джентльменов. То была музыка молодых, звуки послевоенного поколения – и они боготворили джаз. Уже гремели многие великие имена в его истории: Кид Ори, Сидней Беше, Коулмен Хокинс, Фэтс Уоллер. Начинали карьеру Дюк Эллингтон и Каунт Бейси. Белая публика уже получила «разбавленную» версию афроамериканского джаза, благодаря таким белым бэнд-лидерам, как Пол Уайтман. Они зачастую были более популярны, чем их чернокожие коллеги. Уайтман даже имел наглость заявлять, что благодаря его музыке джаз перестанут воспринимать как «варварские мотивы и какофонию из джунглей».
Как обычно и бывает, самое значительно событие года, связанное с джазом, практически никто не заметил.
Писатель Кевин Джексон назвал день 8 августа 1922 года, «пожалуй, самым важным днем в истории джаза». Именно тогда один молодой корнетист из Нового Орлеана сел на поезд и отправился из своего родного города в Чикаго. Звали корнетиста Луи Армстронг. Ему был всего двадцать один год, однако он уже был известен в Луизиане, в особенности популярен на речных пароходах, курсировавших по Миссисипи. Армстронга пригласили присоединиться к Creole Jazz Band Кинга Оливера. «В Чикаго я прибыл к одиннадцати часам вечера, – позже напишет Армстронг. – Я глядел во все глаза, прильнув к окну. Любой с первого взгляда бы понял, что я деревенский».
Вступив в джазовый оркестр Оливера Кинга, Армстронг вскоре освоился на новом месте. Его потрясло качество музыки, исполняемой в барах и клубах Чикаго. Он-то думал, что это Новый Орлеан – американская столица джаза! Но теперь пришлось пересмотреть свои представления: «Мне было страшно выбежать перекусить: боялся пропустить хорошие ноты», – признавался Армстронг.
