Сидели до темноты, когда появился padre Verdun, причем появление этого своеобразного священника было довольно необычным. Со стороны авиационного поля показался камион, нагруженный рабочими, и среди них наш padre, неизменно в военной форме. Padre что-то выкрикивал и, поднимая хлыст, заставлял затем свою банду орать «ура». Таким образом, камион сделал несколько вольтов по площади и остановился неподалеку от нас, разгрузил своих пассажиров, после чего padre присоединился к нашей компании. Оказывается – он главный руководитель работ по рубке леса и очистке поля для аэропланов, и это было возвращение его с работ со своими рабочими. Padre получил рюмку каньи, а мы вскоре простились и вернулись с командиром на корабль, т. к. было уже темно.
5 января.
В 9 ч. отправились на шлюпке на кирпичный завод в одном километре на север от Bahía Negro, где помещается рота teniente Palacios. С удовольствием провел время у этого милого и симпатичного офицера. Ездил с ним и вотчимом
[175] А., который является здесь главным поставщиком гарнизона в Bahía Negro и Fuerto Olimpio. Palacios угостил нас неплохим коньяком. Около полудня сели объедать. После обеда слушали доморощенного гитариста, одного из солдат роты Palacios, когда заметили вдали у берега под Bahía Negro какой-то стоящий пароход. Справились по телефону и узнали, что пришел «Criollo» (teniente Bogarin) с баржей на буксире, доставив сотню лошадей для нашего гарнизона. Решили возвращаться, в надежде узнать какие-нибудь новости. Вызвали по телефону шлюпку, и, простившись с гостеприимными хозяевами, пошли прямо к «Criollo», который ошвартовался неподалеку от госпиталя. Bogarin-а не застали, т. к. он был на берегу, и долго сидели, поджидая его возвращения. Часам к 3-м пришел Bogarin, но ничего нового сообщить нам не мог. Положение все прежнее – ни мир, ни война, совсем как в армянском анекдоте. Около 5 ч. вечера «Criollo» ушел в Concepcion. Написал несколько слов Н.Ф. Эрну, прося осветить мне обстановку.
После трех ночей подряд, проведенных под спардеком из-за дождя, разложил свою постель снова на юте под открытым небом.
Воскресенье, 6 января.
День большого события, для меня, по крайней мере. Утро прошло обычным порядком, и после обеда я уже укладывался отдохнуть с книгой Джелико, как раздались вокруг меня восторженные крики и все взоры обратились на то место вниз по реке, где она делает излучину, – там из-за поворота показалось суденышко. В оптический прицел кормовой пушки уже можно было легко различить «Coronel Martinez» с баржей на буксире. «Coronel Martinez» подошел около 2 ч. дня, и вскоре же после этого я уже имел в руках письмо А., в котором он мне сообщал, что «Coronel Martinez» посылается на смену «Adolfo Riquelme», который возвращается в Асунсьон, поэтому я должен перебраться на «Coronel Martinez» и продолжать мою полезную деятельность, «которую, конечно, парагвайское правительство оценит по заслугам».
О жизни на «Coronel Martinez», конечно, не может быть и речи, надо перебираться на берег. Повидал майора Франко, и, как я и рассчитывал, дело было покончено и обделано в два счета. В его доме, рядом с его комнатой, оказалась еще комнатушка, в которой стояла чья-то походная кровать и какие-то большие ящики. Майор тут же отдал приказание присутствовавшему при нашем разговоре своему адъютанту, а также родственнику, teniente Franco, убрать все и предоставить комнату мне. Такого благоприятного разрешения вопроса я даже не ожидал, заранее примирившись с мыслью поселиться в обществе какого-либо из парагвайских офицеров. Teniente Franco обещал достать мне койку, матрацем снабдил меня «Coronel Martinez», а больше мне ничего не нужно. Успокоенный, вернулся на корабль кончать корреспонденцию, которую возьмет с собой «Adolfo Riquelme».
После ужина съехал уже в темноте с вещами, которые донес мне матрос со шлюпки. Съехал с большой грустью, т. к. с уходом «Adolfo Riquelme» лишаюсь не только большого удобства, но и делаюсь еще более одиноким с отъездом Бенитиса, который был мне всегда одним из самых симпатичных флотских офицеров. Пришедший ему на смену Martinez Fretez – человек совершенно иного порядка, и много моложе, к тому же.
7 января.
Спал во дворе. Прохладный ветерок, ни одного москита.
Укрывался даже покрывалом. Вечером, перед сном, беседовал с Франко. Он убежден, что война неизбежна. В Асунсьоне правительство полагает, что нет никаких шансов на возможность разрешить спор боливийско-парагвайский мирным путем. Получено сведение, что в скором времени сюда прибудет комиссия для проверки на месте факта бросания бомб с боливийского аэроплана, т. к. Боливия категорически его опровергает.
Утром отправился на «Coronel Martinez». После 8 ч. снялись с якоря и пошли вверх по реке. Вышли в Río Negro и поднялись километра два, чтобы видеть правый фланг позиции. При повороте сели носом на мель, но быстро сошли задним ходом. В речке сильно прибыло воды. При выходе из Río Negro присмотрели удобное место, где будем становиться на позицию. Вернулись около полдня. Обедал с офицерами судна на юте. Кухня, к моему удивлению, оказалась даже лучше, чем на «Adolfo Riquelme»; в кушаньях попадались такие деликатесы, как лук и даже зеленый горошек. Martinez даже расщедрился на коктейль, который принесли нам на мостик, пока мы еще не стали на якорь. Сильным ветром сдуло мою рюмку и разбило ее вдребезги, к счастью, после того, как я уже выпил свой коктейль. После обеда вернулся на берег и проспал часов до 4-х.
8 января.
Сегодня, в 4 ч. утра, должен был идти на «Matilda» в форт Patria, производя по пути промер Río Negro, чтобы выяснить, насколько она доступна для плавания «Coronel Martinez». Но ночью полил дождь, все небо заволокло тучами, и, когда в 3 ч. ночи пришел меня будить матрос, я передал через него командиру совсем отложить поездку из-за дурной погоды. Martinez прислал мне сказать, что т. к. все готово к плаванию и, кроме того, «Matilda» ведет с собой баржу с провиантом для фортов, то он все же решил идти. Я предоставил ему мокнуть и остался.
Весь день – большая пасмурность, временами мелкий, как сквозь сито, дождь. Наша «Белогорская крепость»
[176] в дождливый день выглядит совсем непривлекательно; к тому же – непролазная грязь, ибо почва Чако пропускает воду лишь сквозь поверхностный свой слой. Утром удил рыбу с «Coronel Martinez». Вытащил всего одну пиранью и бросил. Стол на «Coronel Martinez» положительно много лучше, чем на «Adolfo Riquelmo».
Вечером, вернувшись после ужина домой, застал на patio
[177] майорского дома импровизированный концерт. Кроме хозяина дома были padre Verdun, дантист, teniente Franco и целый ряд слушателей, стоявших вдоль балюстрады; различить их во мраке не было никакой возможности. Посреди patio, на стульях, друг против друга, сидели два солдата и пели в два голоса, к сожалению на языке гуарани. Один из них, певший первым голосом, аккомпанировал на гитаре. Мотив – неизменная парагвайская полька, довольно однообразный, с большим оттенком меланхолии, но довольно мелодичный. Franco рекомендовал мне гитариста как поэта, фиксирующего в своих стихах текущие события и затем поющего их. Некоторые из песен Franco переводил мне с гуарани на испанский. В других – я сам догадывался об их смысле, по упоминавшимся в них местам и лицам. Часто фигурировали слова Боливия и боливийцы, форты Galpon и Patria, mayor Franco, teniente Ortigoza и так далее. Стихи довольно гладкие, часто слышится рифма, а язык гуарани совсем недурен для музыки. Все присутствовавшие с сосредоточенным вниманием слушали этого создателя народного эпоса, выражая свое одобрение, после какого-либо удачного стиха неизменным – «muy bien»
[178]. Я, хотя и мало понимал из того, что пелось, но не без удовольствия слушал этот оригинальный концерт.
