– Топор! – коротко бросил боцман, и когда ему подали топор, приказал: – Отойди немного, ребята. – Вот голова акулы подошла уже почти вровень с фальшбортом.
– Стоп на лебедке! – крикнул боцман и, подняв топор, нанес один за другим несколько страшных ударов по голове чудовища. Акула бешено задергалась на крепко державшем ее конце. По мере того, как боцман наносил ей удары, движения акулы делались все слабее и, наконец, замерли совершенно; акула повисла безжизненным, огромным телом вдоль пароходного борта.
– Вот теперь вира, полный ход! – крикнул боцман. Лебедка весело заработала, тело акулы поднялось над фальшбортом, стрела повернулась и опустила акулу на палубу. Это был отличный экземпляр этого морского хищника, не менее пяти метров длины. Как только акула очутилась на палубе, к ней сразу хлынули матросы, чтобы рассмотреть ее поближе, но были остановлены предостерегающим возгласом боцмана:
– Поберегись, ребята, очень близко-то подходить; может, она и жива еще! – И точно в подтверждение его слов, акула вдруг дернулась и с такой страшной силой ударила несколько раз хвостом по палубе, что все любопытные сразу же шарахнулись от нее на почтительное расстояние.
– Ах ты, дьявол, не хочешь подыхать?! – рассвирепел боцман и, подскочив к акуле, нанес ей такой страшный удар, на этот раз уже острием топора, что акула дернулась в последний раз и замерла уже навеки.
– Теперь вали, ребята, делай с ней, что хочешь, – сказал боцман отдуваясь. Но «ребята» на этот раз подходили уже с большой опаской и долго еще недоверчиво посматривали на могучий акулий хвост, хотя уже не могло быть никаких сомнений в смерти чудовища.
Наслышавшись и начитавшись легенд о невероятной прожорливости акулы и о самых неожиданных и даже невероятных находках в её брюхе, меня интересовало лишь содержание ее желудка. Но, увы, меня ожидало жестокое разочарование: из всего того, что удалось извлечь из брюха акулы, самым интересным было довольно большое количество грязной пакли, пропитанной машинным маслом, выбрасываемой в изобилии машинистами с кораблей. Бедная акула! Это было все, чем удалось ей попользоваться, сопровождая эскадру из 45 кораблей; когда же в прозрачной океанской воде появилось нечто более соблазнительное, в виде солидного куска доброй матросской солонины, то в нем оказался предательски скрыт смертоносный крюк, который безжалостно вытащил ее из родной стихии на палубу русского транспорта «Китай».
* * *
Несколько дней спустя, на следующей погрузке угля, мне вновь пришлось ходить на паровом катере, буксируя наши баркасы между транспортом и броненосцем. Погода была прекрасная. Команда, уже натренированная, быстро и споро работала, и катер мой без передышки циркулировал между обоими кораблями, едва успевая справляться со своей работой.
В один из моих рейсов к транспорту, когда я подходил к нему с порожним баркасом на буксире, то еще издали, к большому моему удивлению, заметил, что на шлюпке, стоявшей у борта «Китая», вместо горы мешков с углем, сгрудилась на досках, настланных поверх банок, кучка матросов. Люди усиленно жестикулировали, что-то горячо обсуждая, видимо чем-то сильно взволнованные. Подойдя поближе, откуда мог быть слышен мой голос, я крикнул:
– В чем дело? Почему приостановили погрузку?
– Так что, Захарова убило! – ответило мне сразу несколько голосов.
– Как убило? Каким образом?
– Мешок сорвался со шкентеля и упал в аккурат на Захарова!..
Подойдя к баркасу, я прыгнул на доски, где лежало всего несколько подъемов. Команда расступилась и пропустила меня вперед. Одна из досок, служивших настилом на банках баркаса, была сломана; на дне шлюпки лежал матрос, с ног до головы покрытый угольной пылью; под ним – черная лужица, не то крови, не то воды – разобрать было нельзя, ибо все было черно от угля. Матрос еще дышал, но был без сознания.
– Чего же вы, болваны, кричали «убило», когда он дышит? – рассердился я.
– Так мы ж не говорили, что он уж помер. Опять же, все одно скоро помрет, уж больно здорово его кокнуло. Мешок сорвался аж из-под самого нока стрелы…
– Куда его ударило?
– В аккурат по голове. – Действительно, лицо Захарова было залито кровью.
– Ладно, давайте его мне на катер. Подходи, ребята, живо. Осторожно голову… Бери его за руки и за ноги…
Когда, следуя моим указаниям, матросы подняли Захарова со дна баркаса, я взял на себя оберегать его раненую голову и, поддерживая ее осторожно, пачкая руки в крови и угле, помог перенести его на паровой катер и, уложив его на дне кормового помещения, полным ходом пошел к броненосцу. Подходя к кораблю, я встал на машинный кожух и, взяв семафорные флажки, просемафорил на броненосец: «Везу тяжелораненого. Прошу доктора принять его с командирского балкона».
Еще раньше, нежели мне успели подать бакштов, на командирском балконе показался Гаврила Андреевич в сопровождении фельдшера и двух санитаров с носилками.
– Что случилось? – крикнул мне доктор. – Кто и куда ранен?
– Матрос Захаров, в голову, сорвавшимся со шкентеля мешком с углем. Он без сознания.
Хотя и пологая, но крупная зыбь сильно затрудняла операцию выгрузки раненого, тем более, что он продолжал быть в обморочном состоянии. С большим трудом, тщательно оберегая его голову от толчков, нам удалось, наконец, передать безжизненное тело незадачливого матроса на броненосец, после чего я, со вздохом облегчения и с чувством удовлетворения от сознания исполненного долга и проявленной мною распорядительности, пошел к транспорту за очередной партией угля.
В тот же вечер, в кают-компании, садясь за ужин, я обратился к Гавриле Андреевичу:
– Ну что, Гаврила Андреевич, как наш Захаров?
– Ничего-с, – ответил доктор сухо и смотря на меня злыми глазами, – благодаря вам состояние его довольно неважное и, можно даже сказать, очень неважное…
Менее всего на свете я ожидал такого ответа. Даже больше того: я уже приготовился скромно отклонить восторженный панегирик доктора по своему адресу за проявленные мной быстроту действий и распорядительность. И вдруг – я же оказываюсь в чем-то виноватым.
– Я ничего не понимаю, Гаврила Андреевич. Объясните мне, Бога ради, в чем вы считаете меня виновным? Ведь его ударило мешком в мое отсутствие, а я им тысячу раз говорил не стоять под подъемом, когда выбирают шкентель…
– Дело совсем не в том, – с сильным раздражением в голосе перебил меня доктор. – Скажите мне, пожалуйста, какой идиот сказал вам, что у Захарова ранена голова? Ну, так знайте, что голова у него цела и здорова, не считая пустяковой царапины, но зато в двух местах сломана нога. А вы его таскали за ноги, и тщательно оберегали целую голову! Объясните, пожалуйста, теперь вы мне: как это вы, таская его за ноги, не почувствовали, что одна нога у него сломана, да еще в двух местах?
– Но клянусь вам, Гаврила Андреевич, что я ни разу даже и не дотронулся до его рук и ног и поддерживал только его голову! А мои дураки, по-видимому, считали вполне нормальным, что человеческая нога может сгибаться в трех местах вместо одного!..
