– Конечно, – ответил я.
На другой день я выехал с одним из адъютантов великого князя. Сильный, только что полученный из Америки автомобиль быстро, по чудному Белостокскому шоссе, примчал нас в Слоним, а оттуда в монастырь.
Нас провели прямо в келью епископа Гермогена. Довольно просторная комната была в хаотическом беспорядке: столы завалены книгами, бумагами, лекарствами (епископ разными травами лечил крестьян), кусками хлеба и всякой всячиной. Сам епископ встретил нас на пороге кельи. Когда я передал ему приветствие от великого князя, он так обратился ко мне: «Если бы ангел слетел с неба, он не принес бы мне большей радости, чем ваш приезд!» Но затем он засыпал меня жалобами: все его притесняют, а особенно настоятель монастыря. Он не разрешает ему часто служить, а когда и разрешит, не оказывает должных почестей его сану: для сослужения не дает больше одного иеромонаха, при выходе из храма, по окончании службы, не провожает его трезвоном и т. п. Жаловался епископ также на скудную пищу, на невнимательность к его просьбам и пр. «Если бы не соседние помещики, доставляющие мне всё необходимое, я умер бы с голоду», – закончил он свои жалобы на архимандрита.
Епископ Владимир по-своему притеснял его. В г. Слониме в великолепных казармах 116-го пехотного Шуйского полка помещалось 7 госпиталей. Начальство этих госпиталей со священниками обратилось к епископу Гермогену с просьбой совершить богослужение в их прекрасной церкви, но епископ Владимир не разрешил ему выехать из монастыря.
Утешив епископа, я посетил архимандрита, которому, не стесняясь, заявил, что о тягостном положении епископа Гермогена известно великому князю, и что применяемые в отношении епископа грубые меры несомненно осудит и сам государь.
Прощаясь с епископом Гермогеном, я просил его в следующее воскресенье совершить для госпиталей литургию в подчиненной мне церкви Шуйского полка, пообещав уведомить об этом епископа Владимира.
Великий князь с большим интересом выслушал мой доклад о посещении епископа Гермогена.
– А сколько времени вы ехали до монастыря? – спросил он, когда я кончил доклад.
– Не более 40 минут, – ответил я.
– С какой же скоростью вы ехали? – опять спросил он.
– Да неровно, – ответил я, – по чудному Белостокскому шоссе наш автомобиль развивал скорость до ста верст в час.
– Больше не получите автомобиля, – сказал, нахмурившись, великий князь. – Не автомобиля, а вашей головы мне жаль.
Я уже говорил, что великий князь не допускал более быстрой езды, чем 25 верст в час.
Когда немецкое нашествие после взятия Варшавы стало угрожать и Жировицкому монастырю, великий князь предложил епископу Гермогену переправиться в Москву, для чего ему были даны 2 вагона.
Это внимание к опальному епископу возмутило молодую императрицу (См.: Письма Имп. Ал-дры Фед. Т. I. С. 194).
Глава XV
Смена министров
10 или 11 июня 1915 г., перед самым завтраком, возвращаясь из своей канцелярии и проходя мимо вагона великого князя, я услышал стук в окно. Оглянувшись, я увидел, что великий князь рукой делает мне знак, чтобы я зашел к нему. Не успел я переступить порога вагона, как великий князь, быстро подошедши ко мне, воскликнул:
– Поздравьте с большой победой!.. Сухомлинов уволен!
Вместо поздравления у меня как-то невольно вырвалось:
– Ваше высочество! А Саблер?..
– Постойте, постойте, будет и Саблер, – сказал великий князь.
Почти одновременно с увольнением Сухомлинова последовало увольнение министра юстиции И.Г. Щегловитова и министра внутренних дел Н.А. Маклакова. Не подлежит никакому сомнению, что все три министра падали под натиском на государя со стороны великого князя и при большом содействии князя В.Н. Орлова.
Кроме того, что великий князь невысоко расценивал каждого из этих министров, как государственных деятелей, ему в данную пору казалось чрезвычайно опасным, что все они были в постоянной ссоре с Государственной Думой и, если пользовались где престижем, то только в крайних правых кругах. Милостивое отношение к ним молодой императрицы являлось новым минусом в глазах великого князя. А упорно ходившие слухи, – может быть, и неверные, – о близости к ним, особенно к двум последним, Распутина – переполнили чашу терпения (письма имп. Александры Федоровны показывают, что слухи эти в отношении И.Г. Щегловитова были ложны).
Великий князь вообще был сторонником самого внимательного отношения к общественному мнению, которое лучше, чем кто-либо другой, может выражать народные запросы и уяснять действительные народные нужды. Великий князь отнюдь не принадлежал к той, к сожалению, очень многочисленной у нас, категории людей, которые мыслили: так было, следовательно, так и должно быть. Он не боялся даже самых либеральных новшеств и реформ, если только был уверен, что они могут послужить к благу и к счастью родного народа. Глубокая и какая-то восторженная любовь к России делали его таким, а не иным.
В данную пору великий князь в особенности считал, что необходимо, с одной стороны, так или иначе успокоить общественное мнение, взволнованное нашими неудачами; с другой стороны – обновить и оздоровить аппарат государственной власти, обязанной теперь действовать осторожнее и мудрее, чем когда бы то ни было.
Сухомлинова мне было жаль, как человека, от которого я, кроме хорошего, ничего не видел. Но я понимал, что дальнейшее его пребывание у власти стало невозможным: прошлое – наша неподготовленность к войне – было против него; настоящее – организация производства необходимых боевых материалов – не удавалось ему. Общественное мнение, под влиянием чего бы оно ни слагалось, всё более и более складывалось не в его пользу. Он должен был уйти: и для общественного блага, и для общей пользы.
Щегловитова и Маклакова я знал больше по слухам. По указанным выше причинам Ставка к ним не благоволила, и увольнение их восторженно приветствовалось. Для меня лично яснее всего была необходимость изменения той церковной «политики», которую вел тогдашний всесильный своим влиянием на императрицу Александру Федоровну обер-прокурор Св. Синода В.К. Саблер. Я думаю, что В.К. Саблер решительно из всех, и до него и после него бывших обер-прокуроров Синода, представляет для историка самый интересный тип.
Саблер не обладал ни умом Победоносцева, ни непреклонной волей князя Голицына, ни властностью Протасова, прежних обер-прокуроров. Он пробыл обер-прокурором всего четыре года, и, однако, он, как ни один из его предшественников и преемников, оказал решительное влияние на склад и характер всей церковной жизни предшествовавшего революции времени. В.К. Саблер был оригинальнейшим обер-прокурором. Он всегда был другом архиереев, за что последние, – по крылатому выражению влиятельнейшего среди них, Антония Храповицкого, – «борова поставили бы во епископы», если бы это потребовалось для удовольствия Владимира Карловича. Но он был другом и всего духовного, и особенно монашеского чина. Его приемная всегда была переполнена монахами и монахинями, игуменами и игуменьями, архимандритами и протоиереями. Они принимались в первую очередь. Игумены, архимандриты и протоиереи приветствовались троекратным лобзанием. Наблюдатель, правда, мог при этом заметить, что лобзание происходило на таком расстоянии, что даже кончики усов Владимира Карловича не касались лика отцов. Но… звуки поцелуев всё же раздавались. К игуменьям, игуменам и архимандритам Владимир Карлович обращался не иначе, как «мать честная», «отче святый» и т. п. Посещая монастыри, Владимир Карлович выстаивал шестичасовые монастырские службы, во время которых усердно ставил свечи, отбивал поклоны, вообще являл пример самого истового благочестия. Речь В.К., с кем бы он ни разговаривал, была пересыпана священными изречениями и словами – даже от нее пахло елеем и ладаном. Ревность к делу у В.К. не оставляла желать большего. Он был занят каждый день и всё время – с утра за полночь: очень часто он принимал посетителей после 12 ч. ночи. Он всё время был в суете и работе и всё время, казалось, дышал церковностью. Какого же еще можно было желать обер-прокурора? Императрица и царский духовник, протоиерей А.П. Васильев, так и считали, что лучшего обер-прокурора Св. Синода, чем В.К. Саблер, и не может быть.
